Волны бьются о скалы
Шрифт:
Лебедева неожиданно вскидывает на Анну горящие злые темные глаза с размазанной тушью.
– За что? За что, я вас спрашиваю?
– тонко кричит она, почти пищит, как крыса. Анна чувствует, как в ней закипает бешенство. Да кто она такая, эта истеричка?
– На тебя кто только не жаловался, - открытым текстом шипит завуч в ошеломленное лицо Ксении.- сколько можно! Ты уже весь коллектив достала своими истериками и нервами. На детей орешь, объяснительные не пишешь, запугиваешь классы бесконечными самостоятельными. Родительские собрания не проводишь, сроки сдачи отчетов пропускаешь. Работы с детьми нет, открытых уроков нет. Отлыниваешь постоянно, один больничный за другим. Мне уже надоело ставить окна в расписании и детей отпускать, а заменить тебя некем, сама знаешь! И нагло пользуешься моей снисходительностью. Что мне твои грамоты? Хватит, Лебедева, надоело. Сама знаешь, в стране кризис, идет повальное сокращение штатов. Скажи еще спасибо, что хоть выходное пособие тебе даем. На дочку деньги будут, мелочь, а приятно.
От
– На дочку, говорите? На дочку, значит. Выходное пособие?- она неожиданно засмеялась завучу в лицо, та с трудом удержалась, чтобы не покрутить пальцем у виска.
– Пособие на ребенка - 6500, выходное пособие - 4200. Инвалидность Лике не дают, - она принялась загибать пальцы, - итого 10700. А вы знаете, Анна Сергеевна, что нам в месяц одни бинты да мази в 15000? Я ж вам в ноги упаду, только назад возьмите! Что ж вы за люди-то такие?
– голосит, как деревенская баба, коей и является. А зачем Анне ее проблемы? У самой двое детей, концы с концами тоже надо сводить. Денег нет в бюджете села на большой штат учителей, понимать должна. Дети останутся без математики и литературы, перейдут на дистанционное обучение. 170 человек, малокомплектная школа, в выпускном классе три калеки сидят. А тут еще эта со своей инвалидкой.
– Уходите вы, Лебедева, - устало говорит завуч.
– У меня урок, звонок через минуту.
Ксения вскочила со стула и, не простившись, выбежала в коридор. Даже в грохоте школьной перемены Анна услышала, как раздраженно стучат по деревянному полу ее каблуки. Модница, тоже мне.
Ксения быстро шла по подтаявшему снегу, скользя на каблуках, чуть не падая, но удерживаясь. Не обращала внимания, что плачет, и тушь неровными потеками обрамляет глаза. В тонком плаще она вспотела, и ветер теперь сильно дул ей в спину. Ксения шла к магазину, сжимая в кармане кошелек с несчастными 4200 рублями. Их надо теперь растянуть на месяц.
Магазин в селе один, утонувший в переплетах покосившихся серых заборов и ржавой рабицы. С громким названием супермаркета. Так назван потому, что здесь на один прилавок вывалены хлеб, мясо, рыба, тесто, гарпуны, бинты, капли в нос и глаза, виагра, рыболовная сеть, крючки, пара книжек и стопка тетрадей, то, что именуют канцелярскими товарами. Пожалуй, это весь ассортимент. Траулер с Сахалина придет только на будущей неделе, так что свежего мало. Ксения берет булку серого хлеба, молоко, восемь пачек бинтов. Продукты на острове в дефиците, хлеб стоит 54 рубля булка, молоко, у которого четвертые сутки - 68 рублей. Бинты, главная цель Ксении - 40 рублей пачка. Итого 442 рубля улетело за раз. Ксения уже привыкла считать деньги, почти смирилась.
В Малокурильском без перемен. Вечное серенькое небо поздней зимы, вечный ветер в спину, скользкий лед и снег под ногами, неровная дорога, на которой так легко запнуться, бродячие собаки на помойке, темная вода в полукилометре отсюда. Бухта не замерзает, обледенели только пришвартованные у берега баркасы. И темнеет вдали громада комбината, всосавшего в себя все рабочие руки на острове. И домой идти не хочется. Там все то же самое: сырой запах в комнатах, первые двухвостки в туалете под подмокшей половой тряпкой, затхлый запах желтого холодильника с заедающей дверцей, бормотание телевизора. Куча маленьких дел. Полить цветы, ее любимые кактусы и фиалки, приготовить обед- щи из капусты. Капусты у них много, она уродилась в этом году, чулан ей завален, она гниет и воняет на весь дом. Кажется, ее будет всегда преследовать это видение: полутемная прихожая, и этот сладковато-гнилой запах капусты. И большие, напуганные в ожидании резкого оклика, глаза дочери. Такие же, как у нее самой. Ксения не может смотреть в глаза Лики, а та, завидев мать, ежится, как от удара. Маленький запуганный мышонок. Ксения не любит думать обо всем этом, ей некогда пытаться вникнуть в свои отношения с дочерью. Лучше оставить все как есть, и так забот полно. Надо только не смотреть дочке в глаза, не отвечать на ее вопросы. Не отвечать, почему на обед снова будут щи, а не ее любимая рыбная запеканка. Потому что село, в котором свой рыбокомбинат, закупает рыбу на Сахалине втридорога, а свою продает почти бесплатно. Это называется взаимовыгодный обмен, выгоднее не бывает. Не отвечать, почему Лике нельзя иметь котенка ни с голубыми, ни с какими глазами. Потому что болезнь обострится, пойдет раздражение и кожа полезет клочьями, как летом. Зимой немного легче, дочь сидит взаперти, без глотка свежего воздуха. Она такая худая и бледная, что же делать? Нужно сегодня поговорить с Олегом, пусть он возьмет ее в свой отдел. Или пусть устроит ее в консервный цех или куда там еще. Черт.
Ксения боится возвращаться домой. Так хочется все бросить и уехать на Сахалин, в нормальный город. Она открывает дверь ключом, значит, Олег не приходил домой. На обед не придет точно. Она неслышно снимает плащ, вешает его на дверь, проходит в кухню, включает свет.
– Лика, я дома, - кричит она, стараясь, чтобы голос звучал повеселее. Из спальни девочки раздаются шаги.
– Привет, мам.
– Лика медленно выходит к столу, садится на стул, подперев локтями голову и смотрит на маму. Ксения делает вид, что роется в сумке, вытаскивает хлеб и молоко, потом вытаскивает бинты. На лице ребенка отражается ужас. Ксения знает, почему. Бинты она не меняет по три дня, чтобы кожа хоть немного успела зажить. За это время марлевая ткань врастает в ребенка, как вторая кожа и отодрать ее невозможно.
– Лика, успокойся, - твердым голосом говорит Ксения.
– Я постараюсь побыстрее.
Девочка кивает и покорно протягивает руку для экзекуции. Ксения греет воду кипятильником, не очень горячо, чтобы не тревожить язвы на теле дочки. Потом наливает воду в жестяной ковш, ставит его на стол, опускает туда правую руку дочери. Ручка напрягается и дрожит, Ксения едва не плачет, но ребенку это показывать нельзя. Ребенок должен верить, что все будет хорошо - это Ксения твердит, как мантру, хотя толку нет и в помине.
Нужно подождать, пока бинт хоть немного размокнет. Ксения засекает время на часах, три минуты. Потом она осторожно начинает разматывать бинт. Лика напрягается всем телом, чувствуя, как вместе с бинтом, под ним, с тонкой бледной руки ползет кожа желтоватыми пластами, почти прозрачными и липкими. Бинт отслаивается, и вода в ковше становится нежно-розовой от крови, и в ней плавают пласты тонкой кожицы, а на руке, от локтя до кисти кожи как таковой нет, только тонюсенькая розовая пленка, а под ней трепещущая на воздухе ткань и мясо. Лику мутит, Ксению тоже. Лика молчит, только смотрит на маму, ищет поддержки. Ну почему мама всегда отводит глаза? Лика плачет, она чувствует слезы, но на щеки они не скатываются. Уже не скатываются. Лика привыкла к боли в свои восемь с половиной лет. Она привыкла терпеть, покорно, как теленок, которого тащат на бойню. Она молча ждет, когда мама развернет бинт со второй руки, точно так же. Кожу на воздухе открытой оставлять нельзя, она слишком нежная. В школе маме говорили, что для размягчения и увлажнения можно мазать кожу растительным маслом. Масло хотя бы не щипет, как мыло, его вообще не чувствуешь. Лика довольна, масло мягко стекает на рубцы и на стол. Выждав еще четыре минуты, пока масло впитается, мама начинает накладывать бинт снова. На горящее розовое мясо, на открытые раны. Их больше с каждой перевязкой, опять нужно вести Лику к врачу и унижаться, прося направление в Южно-Сахалинск на обследование. Снова надо подавать документы на присвоение инвалидности, третий год не дают, говорят, что у Лики просто дерматит из-за плохих условий проживания. Плохие условия, плохие условия, да им больше жить негде! Стоп, ребенок не должен ничего видеть. Ксения устало вздыхает.
– Давай снимем кофточку, вот так, - ласково приговаривает она, но голос слишком резок и слишком дрожит, она еще не пришла в себя после перепалки с завучем и плохо сдерживается. Лика чувствует нарастающее раздражение мамы и думает, что это из-за нее. Мать и дочь редко могут понять друг друга, но им все равно. Они привыкли и смирились.
Лика снимает синюю кофту, расстегивает пуговицы, обнажая худое тельце, обмотанное бинтами полностью, от горла до пояса. Молочно-желтые бинты, сквозь которые на плечах и спине проступает засохшая кровь. Лика не может лежать целые дни без движения, а на плечах и спине кожа тонкая. Где тонко, там и рвется. Мама берет губку, мочит ее в воде и начинает медленно водить по бинтам, чтобы они отмокали. Вода остыла, Лике холодно и щекотно, но она не улыбается, она настороженно ждет, кода мама начнет отдирать бинты. Мама хочет сделать дело быстро, она снимает бинты пластами, сразу со всей спины и живота, и бинт срывается прямо с кожей, в которую он врос. Спина девочки полосатая - белые полосы чередуются с красными и розовыми, в зависимости от того, как глубоко марля вошла в тело. На локтях, где рвется чаще всего, и на животе кожа ободралась и живая ткань тела начинает подгнивать. Лика чувствует сладковатый запах собственного гниющего тела. Ксения старается снимать здесь бинт особенно нежно, но нечаянно дергает, рука дрожит от перенапряжения, и бинт рвется вместе с кожей, оставляя длинную кровавую полосу. Лика крепится из последних сил, кусать губы ей тоже нельзя, их придется залеплять пластырем, а это еще хуже. Теперь, когда все бинты сняты, можно увидеть тело девочки - сплошную кровоточащую рану, язву, гниющую по краям, маленькие коросты, которые зудят и щипят. Ксения торопится снова наложить бинты, быстро, словно делая что-то запрещенное, почти не глядя. Лика стоит, плотно зажмурив глаза, она тоже боится на себя смотреть. Из-за этого в доме нет зеркал, раньше у Лики были истерики по поводу внешности. Теперь уже нет.
Закончив с бинтами, мама выливает воду в помойное ведро, выкидывает в мусорку остатки бинтов и с фальшивой улыбкой идет готовить обед. Лика хорошо понимает, что улыбка фальшивая, хотя мама думает, что дочь ничего не замечает. В ожидании неизбежных щей девочка возвращается к телевизору, по которому иногда показывают мультики.
4.
Отец возвращается под вечер, когда за окном холодает, и в воздухе повисают густые сапфирово-синие сумерки. Днем, когда тепло, лужи образуются прямо на льду, теперь их прихватывает иней, тонкий ледок, который громко хрустит под ботинками. Небо вечером разноцветное: желтое от заходящего солнца в самом низу, над домами, сине-розовое над деревьями, бледно-серо-синее вверху. Солнце заходит за сопку позади дома, и ее склоны сразу становятся черными. Деревья черные, а снег белый на вершине и грязно-желтый у подножия. Людей вечером мало, холодно. С океана дует сильный ветер, он несет с собой пар мелких капелек воды. Зимний туман, изморозь.