Волны бьются о скалы
Шрифт:
Ксения наблюдает за Ликой. Девочка иногда выглядит такой взрослой, что подступиться страшно. У нее такое сосредоточенное напряженное выражение лица, она упрямо смотрит на плоскогубцы и украдкой - на мать. Она не хочет играть при матери, пропадает суровое очарование одиночества. Ксения тоже росла одна, в семье рыбаков, вечно пропадавших в рейсах, поэтому она может понять дочь, просто ей некогда. Все рассосется само собой, как и было с ней, она просто выросла и уехала от родителей. А Лика никуда не уедет, понимает Ксения. С ней придется нянчиться до конца, ее болезнь неизлечима. Ну почему она так смотрит на свою мать?
– Лика, а во что ты играешь?
– Ксения подсаживается к дочери на койку, та скрипит, и Лика непроизвольно
– Да так, - тянет она, не зная, что сказать.
– в морской риф.
– И кто это?
– мама берет из упирающихся рук дочери плоскогубцы и рассматривает их на свет. Лика отодвинулась на край койки, смотрит почти что исподлобья. Иногда родная дочь напоминает ей дикого зверька, загнанного в угол. Смотреть противно. И где-то у сердца колет осознание собственной вины - сама такую воспитала, теперь расплачивайся. Ксения не любит этого чувства, ей лучше плыть по инерции, она редко отваживается выйти на открытый бой с акулой - собственной жизнью.
– Это большая акула, - неохотно говорит Лика. Мама сдерживает смех. Какая же это акула, это плоскогубцы, хочется ей сказать, но она понимает, что это обидит Лику и молчит. Мать молчит и дочь молчит. Лика понимает растерянность мамы. Она вообще все понимает, хотя родители считают ее дурочкой. Мама не знает, как говорить с Ликой, она уже нетерпеливо ерзает на койке, ей скучно.
– А это дельфин, он борется с акулой - Лика пытается заинтересовать маму, показывает ей папину отвертку, что-то объясняет. Она видит, мама не понимает и слушает из вежливости, и это ее злит. Ну почему мама ничего не понимает?
– А может, я тебе сказку расскажу?
– жалобным тоном говорит мама. Раньше она такого не предлагала, наверно, ей очень-очень скучно. Мама вытягивается на койке, а Лика ложится к ней на колени. Такие минуты Лика обожает, она чувствует единство с мамой. Она слышит стук маминого сердца, оно бьется упругими толчками, она слышит, как мама дышит. Мама думает пару минут, потом пытается рассказывать сказку.
– В давние-давние времена жила на земле одна принцесса. У нее были длинные волосы, до земли. Боясь за нее, родители заточили принцессу в высокой башне, где жил дракон. Он должен был охранять принцессу, пока ее не спасет прекрасный принц. Принцесса очень долго ждала принца, а его все не было....- Тут мама замолкает и смотрит в окно, потеряв нить сказки. Она не знает, что можно придумать дальше. Нужен хороший конец. Лика могла бы придумать, но маме не понравится, что принцесса спрыгнула с окна башни и улетела на облако, как они все говорят. На облако люди не улетают, они умирают. У соседа дяди Коли умирали кролы, и он потом пил, потому что они стоили очень дорого. Лика однажды видела мертвого кролика с соседской фермы, он лежал на дороге, его сбила машина. Он был еще жив, когда Лика шла домой, и из его пасти сочилась кровь и желтая пена, и он тяжело и быстро, и шумно дышал. А когда Лика бежала обратно с йодом, единственным средством от всех болезней, которое она знала, кролик не шевелился и на ощупь был твердый. Лика поняла, что он умер, и закопала его на пустыре, в стороне от дороги. Когда осознаешь смерть, детство заканчивается. Лика считает, что она уже давно взрослая.
– А потом приехал принц и спас ее, - доканчивает, наконец, сказку мама. Она торопится ускользнуть обратно, к своим урокам, к своему ЕГЭ, хоть ее и уволили. Ей скучно и неудобно с дочерью, и она не знает, что с этим делать. А Лика привыкла, и ее все устраивает. Лишь бы еще тело не болело, и тогда вообще все хорошо. Мама думает, что Лика спит, она осторожно сдвигает ее с себя, встает, стараясь, чтобы койка не скрипела, и уходит. Лика встает и долго смотрит на дверь, и ей почему-то очень хочется плакать. Наверно, от жалости к маме и к себе. Потом она снова берет плоскогубцы, свою черную акулу.
Олег ждет в очереди три с половиной часа, с самого утра. Он уже успел десять раз проесть глазами противоположную стену в "предбаннике" кабинета, в приемной. На стене висит российский флаг, загаженный прошлогодними и позапрошлогодними мухами. Ждать приходится на стульях, пластиковых белых стульях. Курить в приемной нельзя, а жутко хочется. На стене, оклеенной персиковыми обоями с геометрическими линиями, висят белые пластиковые часы. Олегу кажется, что стрелка назло ему застряла на отметке "половина первого". Он сегодня освободился рано, почти прогулял, а тут завис с концами. От скуки он пытается листать лежащие на столике журналы и газеты. Как в парикмахерской, ей-богу. Только журналы не по волосам, а по политике, местные восхваляют перевыполненный селом план по поставке сайры на Курилы и пишут про строительство нового народного парка и набережной. У берега бухты валяются с полсотни ржавых медных бочек под снегом, оставшихся с лова десятилетней давности, если это и есть новая набережная.... То он будет покорно по ней ходить, как и все остальные, потому что никому ни с кем неохота связываться.
Секретарша, из соседней комнаты, выкликает его имя, Олег почти срывается с места мимо еще трех мужиков. К Афанасьеву, председателю сельсовета, надо записываться чуть ли не за неделю, а он пришел только сегодня. Олег отрешенно здоровается с секретаршей, машинально глядя на ее обтянутые телесными колготками ноги в высоких сапогах, высовывающиеся из-под стола, проходит в кабинет председателя. Сергей Дмитриевич Афанасьев, безупречно одетый, немного щеголеватый, молодящийся мужчина, сидит в толстом кожаном черном кресле под портретом Путина. Перед ним длинный лакированный стол с кучей стульев, Олег идет вперед.
– Восьмое место,- говорит Афанасьев, не отрываясь от своих бумаг. Олег покорно садится на дальний стул, сумку ставит перед собой.
– Итак, Олег Андреевич, - говорит наконец председатель, - чем могу быть полезен? Вы извините, у меня обед скоро, так что у вас пятнадцать минут моего времени.
– Я столько не займу, Сергей Дмитриевич, - холодно говорит Олег.
– Пришел по поводу Лебедевой Анжелики, моей дочери. Год назад мы просили вас выделить нам деньги на пособие дочери....
– У дочери инвалидность?
– нетерпеливо спрашивает Афанасьев.
– Нет, - сникает Олег, - должны дать. Но вы же говорили, что поддержите больных детей, - бормочет он быстрым тихим голосом, - что Лике, как ребенку с редким генетическим заболеванием, положена помощь от райцентра. Мы послали в администрацию все документы и справки, а денег нет.
– Генетическое заболевание?
– у Афанасьева от напряжения все прыщи вздулись на лице.- Вы меня за дурака держите? Приходите ко мне четвертый раз за месяц клянчить свою милостыню! Запомните, Лебедев, бюджет села расписан до 2017 включительно и вашей дочери в нем нет. Вам ясно?
– Да-да, извините пожалуйста, - Олег боком встает, выходит из кабинета, прикрывая дверь. Он не хочет зря ворошить этот улей. Афанасьев просто выгнал его, но тут уж ничего не поделаешь. Он выходит на крыльцо сельской администрации и закуривает под пожелтевшим от времени Лениным. Он бесится от осознания собственной беспомощности, он не знает, что нужно делать. Нужно прийти завтра, может быть, его выслушают, впрочем, он на это не надеется. Олег рад бы бросить все это дело и забыть, напиться вечером с друзьями, но он не может. Дома ждет Лика, которой нужны деньги на бинты, на поездку на обследование в Южно-Сахалинск, которое надо проводить ежегодно, а они проходили его семь лет назад. Эпидермолиз у Лики с рождения, тогда диагноз и поставили. Теперь нужно снова ехать. А зачем, если все и так ясно? Где взять 200 000 в месяц? На Олега часто находит апатия, хочется все взять и бросить. И уехать черт знает куда, лишь бы подальше отсюда. Перед Олегом маячит большая акула - деньги, но в бой с ними он не вступит. Он боится, и ему лень, и скучно. Отцу лень спасать собственную дочь, только и всего.