Волны (В стране любви)
Шрифт:
Кистяковъ. Да они здсь: и онъ, и Франческо. Дрыхнутъ въ мастерской y Ларцева.
Ларцевъ. Такъ будите ихъ.
Амалія. Гитара здсь.
Леманъ. Джованни, Джованни!
Берта. А я съ мандолиною…
Рехтбергъ. Прелестно, прелестно! Я не ожидалъ. Я упоенъ… даю вамъ честное слово. И вообразите, какое счастіе? Девять punctum.
Амалія. Такъ что же?
Рехтбергъ. Какъ разъ время, когда въ Петербург завожу граммофонъ.
Леманъ фыркаетъ.
Берта.
Беретъ его подъ руку.
Рехтбергъ. Потому что, изволите ли видть, очаровательная Берта Ивановна, мои служебныя занятія не позволяютъ мн удовлетворять э… э…
Кистяковъ (подсказываетъ). Эстетическимъ потребностямъ.
Рехтбергъ. Именно, благодарю васъ… въ той мр, какъ я бы мечталъ…
Леманъ (фыркаетъ и бжитъ въ мастерскую Ларцева, вопія): Джованни! Джованни! Франческо! Франческо! едоръ едоровичъ!
Рехтбергъ. Кто это Джованни и Франческо?
Кистяковъ. Не безпокойтесь. Хорошіе люди. Тоже при насъ околачиваются.
Леманъ. едоръ едоровичъ!..
Франческо спускается съ верха, съ свирпымъ видомъ, пятерней поправляетъ волоса на ходу. Джованни слдуетъ за нимъ.
Франческо. Я теб, чорту, такого едора едоровича пропишу… Сказано: не люблю…
Расшаркивается передъ Рехтбергомъ и размашисто подаетъ руку.
Имю честь: Франческо-д-Арбуццо, бассо профундо ассолюто и потомственный почетный гражданинъ. Джованни, андьямо.
Бгутъ вверхъ по широкой лстниц.
Рехтбергъ. Извстный?
Кистяковъ. Нтъ, покуда еще неизвстный.
Рехтбергъ (съ разочарованіемъ). Ну, такъ вотъ-съ… Тмъ не мене, милая барышня, одна изъ моихъ немногихъ слабостей…
Берта направляетъ его къ лстниц и ведетъ наверхъ, вся компанія съ шумомъ и смхомъ движется за ними. Слышны мандолина, гитара и басъ Франческо.
Лештуковъ (приподнялся съ качалки, смотритъ вслдъ имъ). Собственникъ и состояніе… Отправимся состоять…
Поднимается по лстниц.
Дйствіе III
Мастерская Ларцева въ громадномъ и пустынномъ, какъ сарай, залъ, выходящемъ окнами на морскую набережную. Отсвты волнъ дрожать по стнамъ и высокому куполу зала. Слва высокія рзныя двери на выходъ, он растворены настежь. При поднятіи занавса, трое факкино выносятъ въ нихъ большую картину, заколоченную въ ящикъ. Стна отъ рампы до этой двери сплошь стеклянная, полузадернутая коленкоровыми занавсками и подзорами. Въ глубин – драпировка темно-синяго бархата: за нею маленькое жилое помщеніе. Справа въ углу узкая дверца на винтовую лстницу въ нижнія комнаты, черная деревянная, лакированная въ ростъ панели. Она длаетъ очень примтное и дисгармонирующее пятно. Правая стна и выступъ задней стны, до драпировки, расписаны старыми батальными фресками. Въ мастерской разгромъ и безпорядокъ. Слуга Ларцева и дв горничныя итальянки шныряютъ по сцен, забирая и унося мелкія вещи. Ларцевъ, загорлый, въ дорожномъ костюмъ, завязываетъ большой кожаный чемоданъ; Берта, въ глубинъ сцены, y драпировки – маленькій для вагона. Мебели очень мало. Какая есть разнокалиберная, случайная. Два-три стула очень старинныхъ. Слва, недалеко отъ стеклянной стны, и, замтно не на своемъ мст, большой письменный столъ; одинъ изъ краевъ его небрежно накрытъ скатертью нсколько тарелокъ съ сыромъ, виноградомъ, орхами, нсколько пустыхъ и полныхъ чашекъ чернаго кофе, коньякъ и рюмки къ нему, фіаска кіанти. Подл въ глубокихъ креслахъ XVIII вка – сидитъ Лештуковъ со стаканомъ вина, пьетъ частыми и маленькими глотками, какъ человкъ, y котораго поминутно пересыхаетъ во рту. Леманъ, тоже со стаканомъ, сидитъ верхомъ на внскомъ стулъ подл Ларцева.
Кистяковъ (входить по винтовой лстниц). Ршено, стало быть? дешь окончательно и всенепремнно?
Ларцевъ. Безповоротно. Вс вещи уже на вокзал.
Леманъ (смотритъ въ окно). Рехтберги къ теб шествуютъ. И ужасъ сколь великолепны. Онъ въ редингот, она въ визитномъ туалет.
Кистяковъ (подбжалъ и заглянулъ). Фу ты, ну ты, ножки гнуты!
Берта. И даже не прямо изъ своихъ апартаментовъ, А съ улицы, по парадной лстницъ.
Кистяковъ. Это ужъ почета ради.
Леманъ. Вотъ что значить быть «нашимъ извстнымъ».
Лаpцевъ (Леману). Отвори имъ, сдлай одолженіе. Маттіа ухалъ на вокзалъ.
Леманъ. Оллъ райтъ!
Уходитъ.
Лаpцевъ (Лештукову). Богъ знаетъ эту бдную Джулію. Въ чемъ виноватъ передъ нею, самъ не знаю, А въ чемъ-то виноватъ.
Лештуковъ. Душа совстью заболла?
Лаpцевъ. Такъ вотъ сердце и сжимается, когда вспомню о ней. И стыдно какъ-то. Будто что укралъ…
Входятъ Рехтбрги: мужъ и жена.
Маргарита Николаевна. Пришла пожать вамъ руку и – видите, какъ торжественно. Это, впрочемъ, Вильгельмъ Александровичъ заставилъ. Этикетъ по его части.
Рехтбергъ (со всми здоровается). Хе-хе-хе! Этикетъ, даже и въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, не худое дло-съ, далеко не худое.
Маргарита Николаевна. Здравствуйте, Дмитрій Владиміровичъ. Я не видала васъ сегодня за обдомъ.
Лештуковъ. Я провелъ весь день на мор.
Маргарита Николаевна. Въ такую-то волну?
Отходить къ мужу. Лештуковъ провожаетъ ее не добрымъ взоромъ. Вообще, съ тхъ поръ, какъ вошли Рехтберги, y него лицо и обращеніе фальшивы и непріятны. Онъ очень вжливъ, много улыбается, но, когда никто не обращаетъ на него вниманія, глаза его мрачны, видъ угрюмъ, въ немъ чувствуются опасная угроза, сильная ненависть. Кистяковъ, Леманъ и Берта образуютъ группу вокругъ Рехтберга, который сидитъ на средневковомъ стул, поставивъ около на полъ новенькій цилиндръ; Ларцевъ тоже услся на внскомъ стул, въ обязательной поз хозяина, стсненнаго гостемъ.