Волны
Шрифт:
– Если мы не вылетим… – печально добавил Андрей.
– Да куда нам вылетать, всё ж отлично.
Мы ещё минут пятнадцать посидели в кафе, а потом Глеб отвёл меня в общежитие. После небольшой возни с документами у коменданта, я смог, наконец, вздохнуть с облегчением. Сумку с вещами засунул под свою новую кровать, а сам уселся на неё и в очередной раз оглядел крошечную комнату.
Рядом с кроватью Глеба стоял стеллаж с учебниками, тетрадями, разными романами. На столе лежала пачка сигарет, его очки (видимо запасные, так как одни уже были у него на носу), ключи, печенье, какие-то чеки, заляпанный
Занятия начались на следующий день. Перерывы я проводил в компании Глеба. Когда мы шли по улице, возвращаясь в общежитие, он любил громогласно читать стихи Есенина или Рождественского, и на нас часто оборачивались люди. Светофор загорался зелёным и в такт своим шагам он чеканил: «Что же такое мы! Веруя в пробуждение! Взяв у земли взаймы! Силу в момент рождения!». Ну и так далее. Сам я стихи не читал. Если честно, до того, как я стал жить с Глебом, я даже представить не мог что когда-то полюблю чтение вслух.
– А давай смотреть всем встречным людям в глаза?
– Ну давай, – говорил я и мы, как какие-нибудь маньяки смотрели на людей, смущая и, скорее всего, пугая их до тех пор, пока у нас самих не начинала болеть голова от обилия лиц.
Помню мы стояли на подоконнике в библиотеке университета и протирали окна. Всю нашу группу отправили убираться в библиотеке. Так вот, там, заручившись поддержкой Глеба и выучив наизусть несколько стихотворений, я впервые выступил перед публикой. Одногруппники отложили тряпки и с удивлением слушали, как я без запинки декламирую Есенина, словно сам был Есениным. А потом читаю Маяковского: «Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно!». Все смеялись, и я, раскрасневшийся, смеялся вместе с ними.
– Мы можем путешествовать по всему свету, жить где-нибудь в лесу. Никаких ограничений, свобода – говорил Глеб, сидя на крыше общежития с бутылкой пива в руках.
– Надо идти куда-нибудь на юг, а то зиму мы не протянем.
– Может, в сторону Китая?
Я выбросил окурок в банку и посмотрел вниз на проезжающие машины.
– Я хочу увидеть мир, – он встал и подошёл ко мне. – Ты читал «В дороге»?
Я кивнул.
– Думаешь автостопом путешествовать не получится?
– Не знаю.
Он сел и раскрыл какую-то книгу. Это было чтение на грани безумия. На краю крыши, когда ветер сбивает с ног. Подошвы кроссовок смотрели на асфальт с высоты шестнадцатого этажа, а его спина упиралась в холодные кирпичи какой-то небольшой надстройки. Я осторожно подошел к нему и заглянул через плечо. К сожалению, я не помню, что он читал.
Зато я прекрасно помню, когда написал своё первое стихотворение. Ты спросишь, как я это запомнил? Скорее всего, я запомнил это потому что написал его не в детстве, а когда уже учился в университете, а до того момента я никогда даже не думал писать стихи, и это был для меня новый, необычный опыт.
И ещё, наверное, потому что у этого стихотворения сразу нашёлся читатель.
Кстати, оно сохранилось. Я написал его на листочке и этот листочек сейчас лежит дома у родителей в тетрадке с моими старыми-старыми рассказами.
Мы сидели в библиотеке, друг напротив друга, за большим столом. Не пошли на пары? Возможно, утверждать не буду. Глеб читал «Научи меня умирать», книгу, которую я прочту много позже (уже после его смерти) в электронном виде, так как в бумажном я не видел её с тех пор никогда.
Мы часто приходили читать в библиотеку. В общежитии было слишком шумно для этого. В тот день я не читал, а сочинял какой-то рассказ. В один момент отвлёкся и тогда-то и написал стихотворение. Хорошо было бы привести отрывок из него здесь, но, как я уже говорил, оно хранится на листочке дома у родителей, а наизусть я его не помню. Да и оно мне не нравится.
Довольный, я отвлёк своего друга от чтения и протянул ему этот самый листочек. Он прочёл стихотворение и сказал в целом что-то положительное, не помню что, но вроде: «Продолжай в том же духе, неплохо получается».
Попытался вспомнить, как звучал его голос, но не смог.
Потом мы вышли из библиотеки в темноту города и растворились где-то на его улицах. Стихи я не писал после этого случая ещё около года.
Глава 3. Рана.
– Ну, значит с этой минуты не материмся, – засмеялся Глеб.
– Месяц… – протянул я. – Ты ведь домой собрался, как я узнаю, что ты не матерился?
– Так… – раздумывая, он подошёл к чайнику и заглянул внутрь. – Придётся поверить, как и мне тебе.
Он отправился набирать воду, а я потянулся за книгой, которую Глеб мне посоветовал прочитать. Это была книжка «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. На обложке красовалась гордая надпись: «Возможно, самая значимая книга XX века». Я улыбнулся. Чего только не напишут, лишь бы побольше продать.
Глеб вернулся и небрежно бросил:
– Кстати, Маша передавала привет.
Я попытался вспомнить всех Маш, с которыми был знаком.
– Та самая, – добавил Глеб и сел на кровать.
В нашей комнате стояло три кровати, но никого третьего к нам так и не подселили.
– Та самая? – переспросил я.
– Ну из…
– А!
– Ага.
– А как это, откуда? От неё сто лет не было вестей.
– Она как-то связалась с бабушкой, и та дала ей мой номер. Вчера звонила.
– Вчера? И ты только сейчас говоришь?
– Забыл, – пожал плечами Глеб.
– Забыл он…
– Она здесь, в городе, на следующей неделе хочет встретиться, только вот я уже уеду.
– Передам ей от тебя привет… Если не забуду, – сказал я.
В моих воспоминаниях Маша – маленькая смешная девочка с косичкой, у которой от каждого шага тряслись щёки. Встретила же меня высокая стройная девушка с холодным взглядом, но доброй улыбкой. Было бы странно, конечно, если бы она совсем не выросла, но как же сложно отвыкнуть от того образа человека, который так крепко засел в голове.