Вольные хлеба
Шрифт:
– Я так рад, что ты позвонила! Наши передают тебе привет. Она говорит – спасибо, и тоже передаёт вам привет. Они говорят спасибо.
И вдруг я говорю неожиданно для себя, не зная, зачем и почему…
Наверно, от невыносимости этого дружеского тона – что было, то было, а теперь мы просто друзья и бывшие сослуживцы!
– А знаешь, я замуж выхожу.
Назавтра он ждёт меня после занятий в комнате Нины Аверьяновны. Мы выходим из аудитории, и он встаёт мне навстречу:
– Здравствуй. Где мы можем поговорить?
– Да вот – пустая аудитория.
Все смотрят на него перед тем, как уйти, и взгляды недобрые. Он в своей военной форме с погонами, только фуражка в руках.
– Ну и куда вы собираетесь в свадебное путешествие?
Я представила себе Давида, собранного, решительного, он не спрашивал бы, куда я хочу поехать…
– Это мужское дело, куда повезёт, туда и поедем.
– А где же твоё кольцо?
– Моё кольцо по ошибке досталось другой женщине, – зачем-то говорю я на этот раз чистую правду, и иду к выходу.
И вот такие горькие стихи:
Кольцо
Подземная река моей любви поглотила этот очередной водоворот, и шла опять глубоко-глубоко, подальше от людских глаз.
Я не рассказывала о Пане директоре ни одному человеку, даже Люсе. Все мои друзья очень удивились, когда вышла, наконец, притча о любви, под названием «Если бы мне сказали». Была уже середина девяностых. Никто из них не мог поверить, что я, такая открытая, носила всё это горькое счастье в себе долгие годы.
Маме тем более нельзя было даже упоминать о его существовании в моей жизни, явном или виртуальном.
21. Лето
Я занята, как всегда. На радио идут передачи о моих поэтах и прозаиках, привожу двух прозаиков в Дон. Убеждаю Даню Долинского, что у поэтессы из Каменска прекрасные, настоящие стихи. Не получается. И в издательстве меня слышать не хотят.
Езжу на выступления по пионерским лагерям. Никаких машин нам не положено – автобусы, пешком, с кем пошлют, с тем и еду. Жара у нас в Ростове под сорок градусов, но я ещё не успела отвыкнуть от жары.
Часто выступаем с Аршаком. Вообще, пионерский лагерь – испытание. Так молодые музыканты пробуют себя в переходах, в электричках. Если там примут – всё в порядке. Собирается весь лагерь, от самой малышни до старших отрядов, где вполне взрослые ребята, встретишь на улице – не подумаешь, что школьники. Как сделать, чтобы всем было интересно? Хоть по проволоке ходи!
Я не подстраиваюсь ни к маленьким, ни к большим. И каждый воспринимает то, что я говорю или читаю, на доступном ему уровне.
Говорю:
– Я вам почитаю про любовь. – Старшие никак не отреагировали – что я им могу рассказать о любви, чего они не знают? Зато как оживилась детвора на первых скамейках!
Идём через поле. Надо выйти к шоссе, и по нему – к автобусной остановке. И вдруг Аршак говорит:
– Знаешь, мы ведь все были влюблены в тебя. Ты приходила, садилась в кожаное кресло – девочка с золотыми волосами…
Я только взглянула на него удивлённо – вот уж от кого не ожидала таких откровений! И промолчала.
А на главной улице своего любимого города, возле городского сада, я случайно попадаю в объектив – кто-то снимает прохожих с крыши дома на углу. А может, не случайно? Когда я приезжаю следующим летом, вижу этот снимок в юбилейном сборнике о Ростове.
В то лето со всей остротой встал квартирный вопрос. Когда-то у нас была прекрасная по тем временам квартира, целых сорок пять квадратных метров. В ней не было ковров и дорогой мебели, и поэтому нам с братом разрешалось держать рыбок и птичек, и даже кошек и собак.
Разрешалось устраивать танцы, приводить друзей. Наша железная лестница не умолкала всё наше детство и юность.
Теперь мы с мамой остались вдвоём. Я-то ещё год буду в Москве, а маме опять коротать зиму в таком холоде!
Я взялась за обмен со всей решимостью, я посвятила этому всё лето! Но оказалось, что наша квартира никому, никому не была нужна даже за однокомнатную.
Хожу в Обменное бюро, даю объявления, отмываю до блеска квартиру, хотя мама протестует, говорит, что и так чисто. Сначала пытаюсь поменять на двухкомнатную, но очень быстро понимаю, что это нереально.
Отзываются многие, я привожу их в свой дом. Они ходят по комнатам, и сначала им всё нравится. Потом – крошечный коридор, тёмная кухня, газовая горелка, не обогревающая ни одну комнату… Но это был мой дом. До сих пор, если мне снится дом, то только этот, где я выросла.
С одним обменщиком, по-моему, мы сразу понравились друг другу. Жил он один, я не знаю, зачем ему была нужна старая трёхкомнатная квартира. Мы разговаривали, будто были знакомы давным-давно. Он должен был прийти к нам в два часа дня.
Жарко, очень жарко, окна нараспашку. Мы с мамой на кухне. Она никак не может привыкнуть, что я давно взрослая, продолжает обращаться со мной, как с девчонкой, контролировать каждый шаг. Я не помню, чем я ей в тот день не угодила. Но уже без четверти два, а она кричит на весь двор.
– Мама, не кричи, пожалуйста, ты можешь говорить спокойно?
– Спокойно? Да у меня уже сил нет, ты не меняешься, какой была неуправляемой в пятнадцать лет!
Без десяти два. Сейчас он придёт…
– Ты совершенно не понимаешь русского языка! Как ты себя ведёшь! Я вам всю жизнь отдала!