Вольные хлеба

Гершанова Светлана

– У тебя знакомые на телевиденье? Кто тебя пригласил на съёмку?

Не поверил, что я просто шла через бульвар.

– А как тебя снимали у городского сада для юбилейного буклета?

– Да так же, я просто шла по улице летом, снимали с крыши. Я и не знала, для чего! И Ростов без меня не полный, и в Москве я делаю погоду, – отшучиваюсь я, но он не думает смеяться.

2. Неудача

Саша познакомил меня со своим другом, композитором Ильёй Катаевым, ещё прошлой осенью. Мы общались довольно часто, но песни он на мои стихи он не написал ни одной.

При каждой встрече убеждал меня, что я не должна уезжать из Москвы.

– Да как я могу здесь остаться! Только замуж выйти, но я не умею без любви. Или вернуться в свою инженерию, тоже без любви.

– Какая инженерия, забудьте! Нужно собрать все ваши песни и пойти в Министерство культуры. Они напишут письмо в Бюро обмена.

– Они со мной и разговаривать не станут. Я попробую снять комнату в Москве, у меня есть деньги на первое время, десять лет собирала.

– Это вариант. У вас всё будет хорошо, я знаю. Вы человек талантливый, и такой скрытый темперамент, как у вас – очень ценное явление.

А я и не знала, что у меня он есть, этот скрытый темперамент! Вот так живёшь, и не знаешь о себе ничего.

С Ильёй у меня связана большая неудача. Ему заказали музыку к документальному фильму о ветеранах. Он поручил мне написать шесть песен – зонтов. Повёз на телевиденье, нам показали отснятый материал. Дни летели, а у меня не было ни строчки.

Я написала стихи – «Ветеранам», «Память», «Берёзу», но потом, когда фильм был уже смонтирован и озвучен. Илья тянул, сколько мог!

Сидим у него втроём, с режиссёром. Больше ждать нельзя.

– У меня ничего не получается, я, очевидно, не профессионал. Профессионалы это умеют – за день, за ночь, за сколько нужно! Я не умею.

Подобрала им стихи фронтовых поэтов, Илья написал к ним музыку – уж он-то был профессионалом! А я вместо зонтов написала горькое стихотворение «Неудача». Ходила по своей комнате от окна к двери, и не могла себе простить это своё неумение.

День Неудачи

День под символом Неудачи…Прошагай его, проживи,Ничего в нём переиначитьНе под силу самой любви.Телефонную трубку не трогай,Голоса в ней не береди,С этим днём, как с совестью строгойТы побудь один на один.Ни своя, ни чужая жалостьНе помогут – всё вкривь и вкось!Забываешь, что удавалось,Помнишь то, что не удалось.В этот самый тяжкий и горькийИз твоих невесёлых дней,Что цепляться за поговорку —Утро вечера мудреней!Что Надежду хватать за одежды —Холодна она, холодна,Пусть тебе помогала прежде,Не поможет теперь и она.Комнату от окна до двериВсю шагами соединив,В этот день ты уже не веришьВ то, что будут другие дни!День под символом Неудачи —Он не чёрный, седой, как нож.И поплакать бы,Не заплачешь,А сначала опять начнёшь.

И надо же было случиться, что я встретила в переполненном магазине ветерана из той плёнки, что показывали нам с Ильёй. Я стояла за ним в очереди в кассу, и для меня он был живым укором – ты же назвалась поэтессой! В Союз тебя приняли! Любой поэт на твоём месте лёг бы костьми, а написал!

Забываешь, что удавалось, помнишь то, что не удалось!

По-моему, после встречи в магазине я написала «Ветеранам». Может, вместо плёнки надо было посмотреть в глаза живому ветерану? Может быть…

Ветеранам

Как вам живётся, ветераны,На той земле, что вы спасли,Где за годами,Как за горами,Война теряется вдали?А жизнь – не скатерть-самобранка,А жизнь – не заводь, быстрина,И редки орденские планки,И только в праздник ордена.С годами реже, слишком редкоВдруг заведёте разговор —Кто всю войну прошёл в разведке,А кто танкист, а кто сапёр.Вы с нами рядом.С нами рядом,Но вдруг в толпе, среди людей,Остановлюсь пред вашим взглядом,Как перед совестью своей.Склонюсь пред тем,Как вы вершилиВаш общий путь, и каждый – свой,Пред вашей верой нерушимой,Пред вашей дружбой фронтовой.Прошли года, минули войны,Кружат орлы, не вороньё…Хочу, чтоб были вы спокойныЗа поколение моё.Мы вашей плоти, вашей крови,Вы нам давали имена,Когда над нашим изголовьемВнезапно грянула война.Мы вскормлены годами теми,И очень верить я хочу,Что непростое наше времяНам тоже будет по плечу.Как вам живётся, ветераны?

3. Ганна

Жизнь продолжалась. Я уже не бежала каждый вечер в театр или концерт, на какой-нибудь семинар или творческую встречу в ЦДЛ. Чаще я сидела в своей уютной комнате за ставшим таким привычным старым письменным столом. И в спокойном круге света от настольной лампы появлялся очередной кусок прозы? Скорее, текста.

И тут на меня свалилась настоящая профессиональная работа – перевод большой книги стихов. Свалилась? Да я сама её взвалила на свои плечи, собственными руками!

Осенью второго года моих Высших курсов в «Дружбе народов» поручили мне перевести подборку стихов Ганны Светличной.

Стихи мне понравились, очень. Я понесла их Николаю Николаевичу:

– Посмотрите, какие прекрасные стихи! Какая широта, разносторонность, искренность, глубина чувств!

«Вот посею я, мама, подсолнухи…»

Вот посею я, мама, подсолнухи,Золотые, литые подсолнухи,Чтобы ими и жарко, и солнечноЗолотистый июнь расцвёл!Так люблю я цветенье подсолнухов,Так люблю, когда у подсолнуховДеловитые, неугомонныеВьются целые сонмы пчёл!Соберут они в свои глечикиМёд, горчинкою грусти отмеченный,Сладость дня и задумчивость вечераДаст подсолнух созревший мой.У кого-то на свадьбе, на праздникеБудет стол полон яствами разными,Будет губ своеволие страстное,В чарах мёд заиграет хмельной,Мёд, тот самый, с моих подсолнухов,Золотистых, как солнце, подсолнухов,Ох, какой же он сладкий и солнечный!Подивится честной народ!Ах, подсолнух, пыльцой припорошенный,Мёд, по капельке пчёлами ношеный,Пусть же будет пьянящим и крепким он —Это мёд от моих щедрот.

– И вы возьмётесь переводить эту книгу, – сказал он утвердительно.

– Да.

– Но вы понимаете – я, конечно, постараюсь, но книжка может не попасть в план, или попасть через год, два, а то и три!

– Какое это имеет значение!

Рукопись книги я получила быстро. В письме Ганна писала, что очень хотела бы включить в книгу биографическую поэму в тысячу с лишним строк. И я с головой ушла в эту работу. Переводы отсылала Ганне, исправляла замечания, и уже авторизованные относила Николаю Николаевичу. Он читал их внимательно, и глаза его, в старческих морщинках, лучились.

Самым главным, самым трудным был перевод поэмы.

Друзья говорили:

– Только ты можешь без договора тащить такую огромную работу!

А однажды Николай Николаевич встал из-за стола мне навстречу:

– Поздравляю! Книгу включили в план. В вашем переводе.

Я была на седьмом небе. Обнять его я постеснялась, но он понял и так, что я на седьмом небе от счастья.

Переводила каждую свободную минуту – в автобусе, в метро, на переменках. Сократила до самого минимума выход в город, и лампа моя светила до глубокой ночи.