Вольные повести и рассказы
Шрифт:
– И сам говорил, что все мы честолюбивы.
– Ну да. Честолюбие – это нормально, а самокульт – это…
– Ай, правду сказать, я и не знал, какой ты бестолковый!.. Никто не сказал о культе. Тебе твердят о твоих способностях. И не надо выпендриваться с языком. Модная «недосказанность» привела к тому, что серьёзную литературу стали избегать по непонятности.
Вспомни, как мы, енотики-первокурсники не знали, с какого бока подходить к справочной литературе в общем зале. А нам стремились вогнать в горло новые тёмные термины. Поэтому размножилась облегчённая литературная продукция попсёвого типа. Пиши на том языке, которым владеешь. Которым и на котором говорят студенты. Которым владеют люди. Но покажи современную Россию предельно досказанным языком, вплоть до того, что теши кол на голове. Жуй и жуй, чтобы студентики поняли. А старые жуки переживут… И не забывай свою радугу? С неё начинай. Понял? Она тебя поведёт сама. Аллах мудр – трёпа не любит, пиши! –
– Ты бы сам, ты о радуге знаешь больше меня. И язык у тебя с лопату…
– У меня мозга как кишка поперек горшка, а язык, ты прав, как совковая лопата, я ей и копаю, ей пишу, ей и молюсь…
– И-га-га…
– Амин прав конкретно, у нас не то, чтобы перо тяжелее лопаты, или другой тип мышления, но ты лучше знаешь язычество, ты его чувствуешь, ты им живёшь. А мы другое будем писать… Поэтому, хоть ты отказал ректору в его желании видеть тебя своим преподом, хоть ты отказал нашему желанию видеть тебя духовником нации… но ты обязан друзьями, значит, роман ты напишешь! – принуждал друг-чуваш.
– Завтра к вечеру?…
– Не к вечеру, а к утру, чтобы готово…
– И-га-га…
– Без шуток, с национальной идеей… Будет у тебя с Миланкой соревнование, кто более ёштырней-моштырней. Она себе, а ты себе. Писательский род из одной и той же избы… – не отставал друг-мордвин.
– Забавно. Люб, и ты веришь этому потомку революционных комиссаров? Он уже вообразил себя героем твоего романа. Но мне очень хотелось бы знать, как бы ты описал поединок этого персонажа с быком Кряжем… И особенно последствия этого поединка… – сказал Чебоксар.
– И-га-га…
– Слава, сейчас не шути, а то разбалансируем Дуба. Люб, ректор до весны тебе должность сохранит, всем же ясно, что ты первый. Поэтому ты начни. Если «обточка пера» не получится, придешь к ректору на поклон: так и так, не пойду я своим путем, пойду по вашей указке в преподы, возьмите в приют… Согнешься разок, но зато будем вместе. Так мордвин понимает.
– Он же сказал, что его лоббируют… Не убедительно.
– Финн думает, что у его противников мало оснований для критики ректора. Мы – отличники, активисты, возможные медалисты. Это для оппонентов и лоббистов. А для него мы защитники. Заступились студентами, надо полагать, заступимся за своего протеже и в чине учителя. Это же козлам понятно. Обрести бойцов, как мы, – мечта любого татарина… Убедительно?
– Но, но! Не забывай, что гусь мордве не татарин…
– Ладно, подумаю, – уступил уговоренный кандидат в писатели.
– Тихо! Время. Смотри на часы. Хватай ноутбук и чеши на дежурство! Нюхать себя никому не давай, от тебя пахнет Жигулевским морем…
– А мы к утру раскодируем свои конспекты и выдадим стенограмму твоей лекции.
– С нашими комментариями, как просил ректор…
– Всё, беги – беги, Люб! Не лишай нас синекуры!
– И чтобы к утру…
– И-га-га…
… Так, сказал я себе, ставя точки. Концовка готова. Осталось начать… А в середину «всунем» лекцию. И повесть готова. А то говорят, что писательский труд хуже каторги. Грамм радия из тонн руды. «Когда б вы знали, из какого сора, растут стихи, не ведая стыда…» Ну, то стихи, а тут пиши себе и пиши… Бумаги не надо. Не так сказал, стёр. Это всё шуточки дилетанта. Хлебнёшь ещё этой лёгкости. Не будем расслабляться. Взялся за гуж. Либо ты научишь язык свой говорить, либо ты замолчать его заставишь! Но нет, каковы ребята! Дорогие мои, братья-славяне, и ты, дорогой брат-мусуль! Вы даже не предполагали, на какую мою мозоль наступали, какой улей вы растревожили. Вы посыпали сахар на слеток, и пчелы повылазили из улья насладиться халявой. Пчелы те – мои мысли. А халявный сахар – это ваши хвалы моему воображению. Если бы люди видели мысли друг друга! Земля стала б музеем. Не надо театров – планета была бы театром абсурдов. Впрочем, абсурд на сцене – плод головы, кишащей абсурдами. Но разве то был абсурд, когда ты пообещал комбригу, иерею, офицерам и солдатам своей роты написать две книги о язычниках? И теперь друзья настаивают, чтобы писал именно о язычниках. Нормальные мысли, нормальное честолюбие, чего там…
После того, как я приучил себя повторять учебный материал на предмет того, а как бы я изложил его перед своими слушателями – учениками, возникла уже неозорная мысль, которая затем оматерела – а как бы происходящие события, кажущиеся мне интересными, я выразил в рассказе, в повести, в романе! Я стал лелеять эту мысль, я выращивал её, как цветок. Я удобрял её примерами из «жизни замечательных людей», которые тоже были не богами, но какие горшки они обожгли! И вот, когда стебелек цветка окреп и превратился в дуб моего тайного замысла, а вместо цветка зазеленели желуди нетерпения, друзья подкинули мне «идею». Они пожелали и даже потребовали, чтобы я начал «отточку пера», а на самом деле столкнули снежок с вершины горы. Я дождался. Со стороны виднее. Они увидели со стороны то, что я прятал внутри, боясь абсурда. Теперь снежок покатится… Снежок Миланки давно катится. У неё в шестнадцать лет уже книга частушек и песен. Разве мы не из одного «утиного гнезда»? Ну-ну! Катись, снежок, обрастай плотной массой!
Инструктаж
Занятия начинаются с расписания. Учебная часть выдала расписание занятий, над которым потрудились специалисты. Студентам сей труд до фени, им важен сам путевод – когда и куда идти: налево – на лекцию, направо – на семинар, прямо – на самоподготовку, криво – куда требуют обстоятельства. Студенты, как правило, смутно помнят расписание на начавшуюся неделю. В основном, живут одним днём, накапливая жир конспектов на грядущее будущее. Но самые важные занятия и мероприятия они удерживают в своей ответственной голове. Все, конечно, увидели графу «Встреча выпускного курса с молодыми студентами факультета. Время 16.00–18.00». Но это в конце недели и готовиться к ней не надо, надо только прибыть и собственными глазами увидеть, что там произойдет, на встрече. Тем не менее, студенты задумчиво посидели над этой графой – она таила в себе большую интригу. Именно на таких встречах ректор, осуществляя свою административную волю, публично предлагал облюбованным счастливчикам место преподавателя в альма-матер. Кому улыбнется сейчас? – не праздный вопрос, ибо претендентов среди «тормозов»-отличников всегда хватает. Поэтому к встрече никто не готовился, но встречу стали поджидать. Уже простое любопытство чего-то стоит! Из комнаты в комнату перелетали сплетни-предположения…
С утра поступило указание старостам I и V курсов прибыть к 15 часам в деканат. Почти как в армии, на инструктаж. Так бывает всегда, когда готовится массовое мероприятие. Текущие распоряжения передают одному из старост, он оповещает остальных. Иногда наиболее авторитетный староста имеет неофициальный статус старосты курса или «потока». К слову пришлось, таким «всесоюзным старостой» был Дубинин. Если его не оказывалось под рукой, указания шли через любого его «заместителя» из известной четвёрки «язычников»…
Как всегда, мы прибыли организованно, за две минуты раньше, что в армии именуется «ефрейторским зазором», означающим запас времени на ширину ефрейторский лычки. Перед тем, как войти в приёмную, Миша, держа ручку двери, на серьёзном кураже предупредил:
– Веселее, друзья, деканы идиотов любят!..
Идиотское «И-га-га» ворвалось в приёмную как раз в открытую Мишей дверь; это обозначало, что явились старосты V курса, наиболее разбитные и раскованные студенты, на которых опирается деканат…
В приёмной уже были люди, живущие по иным зазорам. Стоя, жались друг к другу старосты-первоклашки (трое парней и одна девушка), на стульях ожидали приёма Мария Ивановна – коменда, и препод ДД.
Наше ржание вселило в молодые сердца дух надежды и оптимизма; они разулыбались и захихикали. Секретарь, не давая нам возможности отмочить новую хохму, немедленно пропустила всех в кабинет декана, Тамары Григорьевны Сухобоковой, известной по кличке Дека, что означает уважительный женский титул декана. Мы расселись по ближней левой стене, как правые руки декана, молодым оставалось занять стулья по правой стене, как неокрепшие левые руки декана. Коменда и ДД устроились за столом, перпендикулярным столу декана. Как ни видоизменяй интерьер кабинетов, например, начальский стол иногда ставят наискосок в угол, но все кабинеты типичны уже бюрократическим духом, расстановка стульев лишь выражает типичность. И этот кабинет был типичным – его символом власти был он сам по себе, да ещё изумрудно-зелёный телефонный аппарат с выходом в город, синий телефон – связь внутри вуза; в других кабинетах телефонов может быть больше или меньше, независимо от их цвета; отсутствие «выхода в город» означало низкий чиновничий ранг хозяина кабинета. Сама власть данного кабинета представляла из себя весьма миловидную женщину под пятьдесят с моложавой короткой стрижкой – доктор наук, профессор и прочая. Тамара Григорьевна любила носить шикарные широкие юбки, но до последнего студента, все знали, что ими она маскирует свою объёмно-габаритную форму абдомена, который, по мнению студентов, оплывает края стульев… Следствие карьеры! Сколько не сидеть над диссертациями и на всяких совещаниях, советах, кафедрах и опять же прочая. Сказать сельским языком, он и располозся, абдомен-то, который свисает со стула. Не будь у нее этого чрезмерного достатка, она бы без макияжа имела победный рейтинг 40-летней красавицы. За своё сокровище она получила прозвище Жопа, или более культурный синоним – Задница. Ходила байка про одного балбеса. Он пришёл в деканат по своему делу. В приёмной за столом сидела моложавая милая дама. Студент бухнул: «Задница у себя»? «Какая задница?» – любезно спросила милая дама. «Ну, какая, – декан…» «А-а… Она через полчасика будет. Что вы хотите? Я передам…» «Не, мне к ней лично». «Ну, тогда погуляйте и приходите, она вас примет. Как ваша фамилия?» Студент назвался. «Спасибо, я вас записала…» Через полчаса студент вошёл в кабинет декана. За столом сидела та самая милая моложавая женщина. Студент пулей вылетел из кабинета… Так декан узнала своё прозвище, а студенты поумнее стали звать её Декой… Дека – декан без окончания.