Вольные штаты Славичи
Шрифт:
А милиция-то все-таки наскочила.
Было это летом, часов в шесть. Пьяницы уже разъехались, но столы и скамейки еще не убрали, а бидоны были запрятаны пока тут же в доме. Вдруг — стук в дверь, входят трое: два милиционера с винтовками и начальник, низкого роста, скуластый, в красном галифе.
— Мы имеем сведения, что вы торгуете самогоном, — сказал начальник. — Мы должны у вас сделать обыск.
Дядя побледнел, затрясся, а тетя хоть бы что: выплыла вперед, руки в боки и смеется.
— Пожалуйста, —
— Посмотрим, — сказал начальник и шасть в зал. А в зале еще не убранные столы стоят, разит сивухой, на полу окурки, махорочный дым столбом. Начальник посмотрел и говорит:
— Это у вас что за столы? — сказал он.
— Деревянные, товарищ начальник, — говорит тетя.
— Вижу, что деревянные. Не слепой, — сказал начальник. — А кто тут так начадил махрой? Вы, что ли? — повернулся он к дяде.
— Я-с, товарищ, — промычал дядя, хоть он в жизни не курил.
— Д-д-а, — сказал начальник. — А ну-ка, ребята, — приказал он милиционерам, — пощупайте-ка вокруг.
Милиционеры оставили винтовки и начали обыск. Они обыскали весь дом, обшарили все углы, осмотрели все полки, все шкафы, все комоды, под кроватями лазали — ничего, никаких следов. Полезли они на чердак. А пока они там рылись в барахле, младший сын выбрасывал бидоны из печки на двор.
Вдруг один бидон сорвался, упал и звякнул.
Начальник с чердака вниз и — к печке. Отодвинул заслонку, чиркнул спичкой — и что же? В печи бидонов штук сорок.
— Это что? — крикнул начальник.
— Бидоны.
— Не ломайте дурака, — крикнул начальник. — Что это?
— Самогон, — прошептала тетя.
— Та-а-к-с! — сказал начальник. — А зачем вам, разрешите узнать, столько самогона?
— У меня старший сынок хворый, — сказала тетя, — так мы его самогоном лечим. Доктора советуют.
Вдруг на печке кто-то как загогочет: «го-го-го». Это заржал старший сын, хворый-то.
— Полно врать, — сказал начальник. — А только вот что, гражданка, запомните: на сей раз вы отделываетесь штрафом, но если еще раз попадетесь — тюрьма. Тюрьма. Поняли?
Когда милиционеры ушли, у нас началась порка. Перво-наперво всыпали старшему олуху. Дядя его так исколошматил, что тот полночи выл. Потом взялись за меня: почему-де прозевал милиционеров. Ох, били! Вспомнить тошно.
— Уйду к бабушке, — сказал я, когда меня наконец отпустили.
— Испугал! — захохотал дядя. — Иди к свиньям! Только поскорее! Дармоед!
Ого! Этого-то мне и надо было. Я уже много раз просился назад, домой, к бабушке. Но дядя говорил: «Вот свинья! Скотина! Его поят, кормят, делу обучают, а он еще недоволен. Попробуй
Как стало светать, я с печки скок, краюху хлеба в карман и за дверь. И ходу.
Дома я никого из своих не нашел. Старший брат еще не вернулся из армии. Сестру кто-то отправил в киевский детдом. Бабушка умерла. В нашем доме жила теперь моя двоюродная сестра Либе, чулочница, и муж ее, Эле, сапожник. Но это я узнал только потом.
Домой я пришел вечером. Постучал. Открылась дверь, и появился черномазый человек, невысокого роста, в полосатой рубахе. Увидав меня, человек поклонился и прищелкнул языком.
— Кого спрашивать изволите, уважаемый? — сказал он тонким голосом.
— Бейлю, — сказал я, — бабку Бейлю.
— Увы, увы! — сказал черномазый и покачал головой. — Скончалась наша бабка. Скончалась во цвете лет. Шел ей всего-то восемьдесят третий. Проходят годы, а?
Я молчал, не зная, что сказать.
— Вы ей, почтенный, кем приходитесь-то? — подождав ответа, спросил черномазый.
— Внуком, — сказал я.
— Ваше имя Натан Шостак? — спросил черномазый.
— Натан Шостак, — сказал я.
Этот чудн'oй человек мне понравился.
— Прошу, Натан, в наш шалаш, — важно сказал курчавый и широко открыл дверь.
В комнате за столом сидела молодая женщина и шила. Это была Либе, двоюродная сестра. Черномазый стукнул каблуками и взял под козырек.
— Разрешите, ваше сиятельство, — говорит, — представить вам моего друга и собутыльника, внука бабки Бейли Натана Шостака.
— Нотке! — крикнула Либе. Она вскочила, обхватила меня и целовать. — Нотке, как ты сюда попал?
Я рассказал.
— И молодец, что ушел от них, — сказала Либе. — Бабушка умерла. Но ты будешь жить с нами. Правда, Эле, он будет жить с нами? — спросила она мужа.
— Не могим знать! — крикнул Эле.
— Дурак, — сказала Либе и рассмеялась.
Хорошо мне у них жилось. Эле с утра уходил в мастерскую, Либе садилась за чулочную машину, а я — гулять. Лодырничал, словом.
Либе отдала было меня в хедер.
Я день ходил, два ходил, а на третий забастовал. Не пойду больше в хедер — и никаких. Не нравился мне и ребе, и хедер.
— Что же, — сказал Эле, — вольному воля, а бездельнику — рай. Гуляй, брат, пока молод, а там посмотрим.
Эле и сам не прочь был погулять.
Часто ночью залезем, бывало, к соседу в сад. А у соседа в саду — яблоки, груши, сливы…
— Ешь, Нотке, ешь, — шепчет Эле.
— Ем, дядя Эле, — отвечаю.
— А вкусно?