Вольные штаты Славичи
Шрифт:
Как-то раз к нам в колонию пришли представители полка, три человека: эскадронный командир и два красноармейца. Они долго расспрашивали нас о том, как мы тут живем, осмотрели дом, службы, посидели за столом, попробовали нашей каши и уехали. На другое утро к дому подкатили тридцать две военных повозки. Нас усадили и повезли в лагерь, в гости. В лагере красноармейцы нас встретили очень хорошо.
Угощали, обучали стрельбе, дарили разные вещи. Мне подарили кожаный ремень и маленькие шпоры.
В лагере часто устраивали скачки.
Раз вот на таких скачках я
Пять месяцев прожил я в колонии, а потом скучно стало. Была осень. Шли дожди. Мы сидели в доме как тараканы, лодыря валяли.
Я пошел к Вольфу и сказал:
— Отпустите меня, — сказал я, — я хочу уйти.
— Куда ты пойдешь? — сказал Вольф. — Будет тебе дурить. Иди, проспись.
— Я все одно уйду, — сказал я. — Не отпустите — убегу.
— Да куда ж ты пойдешь, баранья башка? — крикнул Вольф.
— Я к Либе пойду, — сказал я. — А не отпустите — убегу.
— Силой держать не будем, — сказал Вольф. — Иди, куда хочешь. Только гляди, братец, как бы худо не было.
— Не будет худо, — сказал я и пошел собирать вещи.
Когда я пришел к Либе, я сразу увидел, что тут не то, что было раньше. В квартире грязь, не убрано, в спальне ребенок пищит. Эле небритый, злой.
— Зачем пожаловал, почтенный? — спросил он.
— В колонии скучно, — сказал я, — я ушел оттуда.
— Мы не можем тебя взять к себе, — сказала Либе, — сам видишь, как теперь живем. Эле уже второй месяц без работы ходит.
— Я в колонию не вернусь, — сказал я, — буду по улицам ходить.
— Не дури, Нотке, — сказала Либе, — вернись в колонию. Ты же пропадешь так.
— Я не вернусь, — сказал я, — я по улицам ходить буду.
— Походишь, походишь, а там опять в колонию попадешь. Отправят, — сказал Эле.
— Я не дамся, — сказал я, — скучно в колонии.
— Ладно, — сказал Эле. — Сегодня ночуй у нас, а там — посмотрим.
Встал я утром, попил чаю, взял свою котомку и вышел на улицу. А на улице дождь. Скучно. Сел я на крылечке какого-то дома и думаю: «Что делать, — думаю, — куда пойти?» Сижу, думаю, а в доме кто-то на балалайке играет. И тут я подумал: буду петь. Голос у меня неплохой. В колонии я даже считался певцом. «Верно, — подумал я. — Пойду на базар и буду петь». Видал я раньше таких певцов: сидит, ноет, а старушки разные деньги в шапку кидают. Доходное дело. И на обед хватает и на халву.
Ладно. Пошел я на базар, сел у церкви, пою. Настоящих-то песен я еще тогда не знал и пел еврейский стих, слова из хрестоматии, а петь как — сам придумал:
Штейт ин фельд а беймэле. Хот эс гринэ цвайгэлех. Зицт дер руйф а фейгеле. Махт эс цу ди айгелех [24] .Ночевал
24
Стоит в поле дерево. Дерево с зелеными листьями. Сидит из дереве птица. Птица закрывает глазки.
Как-то утром сидел я так на базаре и пел. Ко мне подошел парнишка лет двенадцати, черный как цыган.
Одет он был еще хуже моего. На одной ноге вместо сапога тряпки, на другой дырявый валенок, а на голове ермолка.
Паренек подошел, поглядел на меня, сплюнул и сел.
— Поешь? — спрашивает.
— Пою, — говорю.
— Я тоже пою, — сказал парнишка, — вместе петь будем. Понял? — И запел. Песня была настоящая, жалобная:
У кого есть родные, Приласкают порой, А меня все обижают, И для всех я чужой…пел «цыган», а слова: «Вот умру я, умру я…» он пел так жалобно, что плакать хотелось, честное слово.
Когда он кончил петь, я спросил:
— Как тебя звать?
— Цыган, — сказал паренек. — А тебя?
— Натан, — сказал я, — Шостак Натан.
— Не Натан, а Качан, — сказал Цыган, — понял?
И потом только Качаном меня и звал.
Вечером Цыган встряхнул мою шапку, забрал все деньги в карман, встал и говорит:
— Шабаш.
Потом он достал из кармана две булочки — мне и себе.
— Лопай, Качан, — говорит, — только, смотри, не подавись-ка.
Потом он спросил:
— Ты, Качан, где ночуешь?
— В подвале, — сказал я.
— Веди! — скомандовал Цыган.
В подвале было темно. В углу была постель из соломы и из сухих листьев. Около постели в горлышке аптекарской бутылки торчал огрызок свечи. Подвал был грязный. Цыган достал спичку, зажег свечу и оглядел подвал.
— Небогато живешь, Качан, — плюнув через весь подвал, сказал он, — да уж ладно, устроимся.
Он лег на постель к стене и сказал:
— Брось сопеть, Качан, — сказал он, — ложись.
Лежа на соломе, мы разговорились. Говорил больше Цыган. А я только охал и ахал. Цыган-то оказался бывалым парнем.
— Ты, Качан, «работать» умеешь? — спросил он.
Я не понял.
— Ну, слямзить что-нибудь, стырить?
Я опять не понял.
— Воровать? — сердито крикнул Цыган.
— Нет, — сказал я, — не умею.
— Дурак, — сказал Цыган, — сразу видать, что дурак. Я, брат, целый год этим только и жил. Сейчас бросил — дерутся уж больно, черти. Потому и бросил. А только скоро опять возьмусь за «работу». Скучно «стрелять», да и заработаешь на этом холеру. А под поездом ездил?