Вольный стрелок
Шрифт:
Жертв не было. Вообще здесь ничего не было. Только мрачный сумрак, зеленый играющий свет в иллюминаторах и нанесенный морем песок. И два лобана шарахнулись от меня и спрятались под банкой – скамья такая на судне.
Я вынырнул, отдышался, снова нырнул. Поплыл вдоль накренившейся палубы с оборванными леерами, с которых свисали хвосты водорослей, с разбитыми люками, откуда топорщились на меня плавниками ядовитые скорпены. Вкусные, но опасные. Или так: опасные, зато вкусные.
Я чуть помедлил,
Это был стальной гарпун от подводного ружья.
Так… Акела промахнулся.
А Мапуи – дурак.
Я обернулся и увидел быстро уходящий в зеленую мглу силуэт пловца в черном гидрокостюме. Сжатые вместе ноги в ластах работали как русалочий хвост.
Не догнать… Да и зачем догонять? Чтобы теперь уж наверняка получить в живот длинную железяку? Успеется еще.
А события все уплотнялись. Угрожающе, я бы сказал, бесконтрольно.
Вечером пошел дождь. Скучный и противный.
Я зашел к Анчару. У него было уютно, домовито. Яростно горели дрова в очаге, пламя играло в стаканах, наполненных рубиновым вином, ровно держали стойку язычки свечей, пахло дымком, сушеными фруктами.
Анчар, за разговором, прилаживал к стрелам арбалета боевые наконечники, которые он выковал по моим рекомендациям. Я дружески расспрашивал его о некоторых фактах биографии, скрытно фиксировал на диктофон его скупые, горькие ответы. Он почти ничего не скрывал. Зачем? Эта информация навсегда останется в Черном ущелье. С нами.
В разгар беседы вдруг что-то коротко шумнуло и загремело за стеной. Мы переглянулись, привстав. Анчар сообразил первым:
– Дрова развалились.
Мы неосторожно вышли – было тихо, но шумел дождь. Любовно сложенная под окошком поленница обрушилась, разбежалась по камням.
– Плохо сложил, – самокритично посетовал Анчар. – Как получилось? – развел руки.
Вернулись в дом, оба огорченные, недовольные. Анчар – из-за того, что не удалась поленница, Серый – потому что по охраняемой им территории нахально шляется какой-то жлоб и пытается подглядывать в окна, взобравшись на поленницу.
Что-то здесь не так.
С душевного расстройства нам опять пришлось «осушить рога», раза по два. Анчар показал мне стрелы: получилось хорошо, оленя такой наконечник насквозь пройдет. От броника, правда, отскочит, но с ног собьет. Да нам – и то хорошо, при нашем-то арсенале. К тому же – бесшумное оружие, кто знает, как пригодится.
Вино пьем, стрелы оглаживаем, а сами все ждем чего-то.
Дождались!
Разорвал дождливую тишину испуганный вскрик. Второй за одни сутки. Это уж слишком.
Анчар сорвал со стены карабин,
В гостиной стоял Мещерский, одной рукой обнимая побледневшую Биту за плечи, в другой сжимая пистолет. Хорошо еще, нас выстрелами не встретил.
Вита, испуганная, кивнула на стеклянную стену:
– Я хотела взглянуть на море, отдернула штору… И прямо передо мной – страшное лицо. Ужасное – черное, бесформенное, с большими выпученными глазами. С шишкой на носу…
Анчар подошел к двери, откинул небольшую панельку, щелкнул чем-то – и все вокруг озарилось ярким светом, вся территория.
– Сирену включить? – спросил он, обернувшись к Мещерскому. – И собак?
Что же ты раньше мне не сказал об этом, абрек? Да мы бы сейчас и поленницу при свете уложили. И того, кто ее развалил, за шиворот взяли бы.
А вообще мне это очень даже нравится. Очень пригодится.
Мещерский взглянул на меня, покачал головой. Усадил Биту в кресло. Я постарался расспросить ее.
По ее словам, голова человека была обтянута каким-то странным черным капюшоном. Странные глаза – неживые, блестящие. Странный нос с уродливым утолщением на кончике. Красные губы. «…И он… он мне подмигнул…» Это уж фантазия!
Я вышел на веранду. Рассмотрел у окна мокрые следы босых ног, небольшие.
Еще один черный монах объявился. Или… или рыжая монашка?..
Одолели, стало быть.
Что-то не то происходит. И я, похоже, ситуацию уже не контролирую. Кто-то иной к штурвалу стал, пьяный, что ли?
Как бы там ни было, а Монаху завтра утром морду набью. Сейчас, по темному времени, мне к нему без потерь не пробраться.
Я принес Монаху сигарет, хлеба, холодных шашлыков, яблок и слив, салат, чачи. Деньги, которые мне выплатил Мещерский за неделю. Патроны к пистолету не вернул. Но все равно он был тронут. Вскочил с топчана, на котором валялся, и принялся благодарно разогревать мясо.
И ни малейшего удивления, что видит меня живым и веселым.
– Что нового, святой отец? Почему не сигналишь?
– А чего сигналить? Данных на это нет.
Ладно, пряничком я его угостил, теперь пусть кнута попробует.
– Подожди обедать. Встань.
Он удивленно, с улыбкой, вытянулся передо мной, кося голодным глазом в котелок, где потрескивали и запахли, разогреваясь, кусочки мяса – мол, погоди с наградой, очень жрать хочется.
– Ты как себя ведешь, сволочь! – Я ударил его наручниками.
Он повернулся, подставил спину, прикрывая руками затылок.
– Мои шашлыки жрешь! – Удар. – Мои сигареты куришь! – Удар. – Мои кровные баксы берешь! – Тут уж два раза! – И на мою же жизнь покушаешься!