Волонтер свободы (сборник)
Шрифт:
За мысом принца Уэльского нашли островок, дали ему имя Сарычева, вице-адмирала и гидрографа. Потом бухту нашли, не обозначенную в атласах.
— Поздравляю, Глеб Семенович. Думаю назвать бухтой Шишмарева.
Шишмарев тронут, но ворчит:
— Господин капитан, вы могли бы сыскать для вашего лейтенанта кое-что получше.
— Ах, вот оно что, — поддельно негодует Коцебу. — Хорошо-с, сударь, еще не поздно. Не угодно ль предложить имя сей прелестной бухте?
— Угодно, — отвечает Шишмарев, сияя полной луной.
— Пожалуйста.
— Бухта… бухта… Шишмарева! — И он хохочет. Лучше один рябчик в руках" чем два на ветке.
Коцебу усмехается. Нет, черт возьми, он не ошибся, подбирая помощника. Прежде они были знакомы, как знакомы все кронштадтские, и даже дружны. Но только теперь, как говорится, съели пуд соли — морской соли.
Удары судового колокола отмеряли часы, страницы шканечного журнала — дни. И уже недалеко было время, когда согласно инструкции Коцебу следовало ворочать на юг: в зимнюю пору предписывалось исследование низких широт океана. Очень скоро придется сказать Северу прости-прощай до будущего года. Очень скоро. А заветного прохода в Атлантику нет как нет.
Наступило 1 августа 1816 года. Ничем не отличимый день от других — с утренней приборкой, с чаепитием, со сменой вахты. И вдруг тот первый августовский день ярко высветился из вереницы прочих.
Никто не мог сказать, что это. Залив или пролив? И оттого замерли сердца и у сдержанного капитана, и у размашистого Шишмарева, и у насмешливого и вместе восторженного Шамиссо, и у доктора Эшшольца, твердившего, что осторожность умозаключений — первое достоинство ученого, и у Логгина Хориса, который, может быть, горячее прочих мечтал о Северо-Западном проходе.
Бриг шел под малыми парусами. Неведомые воды поблескивали свинцово. Гористые берега были пустынны. Что-то здесь крылось? Залив ли, обширный ли только залив или… или ворота Северо-Западного прохода?
Три недели, прохладных и тихих, с дымчато-мглистым окоемом, с осторожными звездами… На утлых байдарах обошли берега штурманские ученики. "Дикие американцы" сбегались толпами при виде парусного судна, и мореходы, помня наказ Румянцева и Крузенштерна, выменивали у них оружие и утварь для этнографической коллекции.
Эшшольц обнаружил на сопках ископаемый лед; Шамиссо собрал гербарий; Хорис рисовал широколицых туземцев, и "дети природы", изумленные и даже несколько испуганные, выпрашивали у него бумагу с собственным изображением.
Три недели экипаж "Рюрика" жил надеждой: найден проход, найдены ворота. И, наконец, гористый берег сомкнулся. Никаких сомнений! Увы, обширный залив, губа. И только.
— Великие открытия — удел поколений, — печально молвил доктор Эшшольц.
А Шамиссо неожиданно предложил зимовать на здешних берегах и продолжать разведку.
Коцебу сердито, исподлобья глянул на Шамиссо и ничего не ответил. Капитан недолюбливал Адальберта и, хотя сознавал, что несправедлив к нему, даже и не пытался одолеть свою неприязнь… Тут была доля зависти. И, пожалуй, изрядная доля.
На "Рюрике" никто не мог сравниться с Шамиссо широтою познаний. Француз, воспитанный в Германии, куда родители его бежали от "ужасов революции", он знал философию, музыку, литературу. Он был умен и остер на язык. В сущности, Коцебу побаивался его. И потом, ему казалось, что господин Шамиссо втайне посмеивается над ним, капитаном брига.
— Зимовать? — переспросил Коцебу. — Да понимаете ль вы, друг мой, что значит зимовать?
— Вполне понимаю, мои капитан, — серьезно отвечал Шамиссо, но в яркой голубизне его глаз светилась ирония. — Понимаю и думаю, не покорствуй вы инструкции, начертанной за тысячи лье отсюда, мы бы зимовали.
— Никогда! — воскликнул Коцебу с горячностью и тут же мысленно выругал себя за эту горячность. Он быстро окинул взглядом ладную фигуру Шамиссо. — Не потому, что инструкция, сударь… Вот лейтенант Глеб Семенович, тот понимает в мореходстве. Вам же, сударь, мне объяснить затруднительно.
Шамиссо коротко поклонился капитану, и этот насмешливо-почтительный поклон еще больше разозлил Коцебу. Он не прибавил ни слова.
Моросил дождь, клочья тумана плавали, как медузы, "Рюрик" смирно стоял на якоре.
— Жаль, — негромко сказал Коцебу, — весьма жаль, господа, но прохода здесь нет. И все-таки я удовлетворен. Почему? А хоть бы потому, что сам бессмертный Кук проглядел то, что мы с вами не проглядели. Ведь отменная же гавань! Чем не находка для Российско-Американской компании? А мореплавателям прямая выгода. Прямая, господа! Нарочно сотворенная для будущих проведывателей. В будущем году, непременно в будущем году воспользуемся. Иван Федорович предполагал сухопутную экспедицию из Нортонов" залива, а теперь в нем надобности нет. Отсюда начнем, не так ли?
— И да здравствует залив Коцебу! — провозгласил Шишмарев. — Согласны, Отто Евстафьевич? Зунд Коцебу? Ей-богу, хорошо!
Каду и Эдок жили в хижине Тигедиена. Неподалеку взрывались волны" взлетали" сверкая и ухая.
На острове Аур в хижине старшины Тигедиена они жили уже несколько лет, эти пришельцы с далекого архипелага.
Родились они за полторы тысячи миль от острова Аур. С малолетства на лодке с балансиром ходили в море и ловили рыбу. Но однажды Каду с Эдоком чем-то прогневали бога морей, и он наслал страшный шторм, унес лодку к тем горизонтам, которые внушают ужас, и уже не видели больше Каду с Эдоком ни родных Каролин, ни тропических ястребов с зловеще поблескивающей грудкой.
Восемь месяцев рыбаков гнул голод, изводила жажда, Восемь месяцев вставало над ними солнце и поднималась луна, и по-прежнему то смеялся, то хмурился круг океана. Перекидывались над океаном радуги, словно обручи, стягивающие этот круг, набегали облака, тянул норд-остовый пассат, а два каролинца, потомки великих мореходов южных морей, лежали в своей лодке с балансиром и плетеным парусом. Они иссохли, как водоросли, выброшенные на песок, их глаза были тусклы, как у оглушенной рыбы. Они ждали смерти. Что такое смерть? Это ровная дорога, которую настилает на океане солнце, уходя за вечерний горизонт.