Волонтер свободы (сборник)
Шрифт:
— Наш-то как?
— Наш-то? — переспросит Прижимов для пущей важности. — Наш, ребята, недавно лотировку прошел, высокородием стал. Все больше дома. Пишет! Владимира да Егория удостоен. Вот так наш-то, — заключает Прижимов с горделивыми нотками в голосе.
Мороз нажимает, светит луна. Черепичные крыши обындевели, поблескивают тускло. В узеньких улочках почти нет прохожих, позвякивает где-то колоколец извозчика. В стрельчатых окнах огни, и матросы опять призадумываются о мирной домашности, о ребятах малых, которых у них нет, да, наверное, никогда и не будет, потому что у каждого впереди еще столько лет службы, а под конец, как в отставку ветшанами
В доме Отто Евстафьевича тоже освещены были окна.
В одной комнате звенел, как ручей, жемчужный концерн Фильда. В кабинете на бюро красного дерева со множеством ящичков громоздились исписанные листы, рядом на столике лежала вычерченная набело и еще не просохшая карта.
Тень гусиного пера бежала наискось, замирала, потом — дальше, дальше: "Неустрашимое мужество служителей и твердость духа их в перенесении трудностей службы всегда меня радовали; поведение их было примерно, и везде, как в местах известных, так и в странах чуждых, видно было тщательное их старание предотвратить всякое дурное на счет их мнение".
Клавесин умолк.
— Отто! Пора ужинать.
— Иду, — отозвался он. — Иду.
И дописал: "Таким образом, самое затруднительное предприятие, совершаемое с русскими матросами, обращается в удовольствие".
Больше года минуло, как "Рюрик" положил якорь на Неве, мачты с убранными парусами отобразились и окнах большого барского особняка графа Румянцева. Круг замкнулся. "Рюрик" опустел. Офицеры и ученые разъехались, матросов отправили в ревельские экипажи. А вскорости и парусный ходок продан был торговой Российско-Американской компании. Говорили, компания собиралась отправить бриг в свои владения в Тихом океане. Ничего не поделаешь. Счастливого плавания, "Рюрик". Может быть, капитан еще встретит тебя. Ведь у капитана новые планы, и, признаться, немалые.
В Петербурге виделся он с Румянцевым. (Крузенштерна в столице не было, в эстляндском поместье, на мызе Асс трудился Иван Федорович над "Атласом Южного моря".) Граф показал Отто Евстафьевичу их переписку, и Коцебу прочел рассуждения о будущем плавании "нашего молодого мореходца". "Молодым мореходцем" был, разумеется, Отто. Будущее плавание, замысленное Румянцевым и Крузенштерном, опять-таки клонилось к отысканию заветного Северо-Западного прохода. Но уже не из Берингова пролива, а из Атлантики, через Дэвисов пролив… Увы, плавание было отменено самим графом Николаем Петровичем по причине снаряжения подобной же экспедиции английским правительством.
— Будем дожидаться известий от господина Барроу, — сказал граф, — вы ведь знаете, сей ученый муж, секретарь аглицкого адмиралтейства, в деятельных сношениях с нашим Иваном Федоровичем. Вот мы и будем дожидаться, друг мой.
Но капитан Коцебу не хотел дожидаться. Да, да, у него собственный план.
— Нуте-с, нуте-с, — оживился старик. — Послушаем.
Коротко говоря, суть была в том, чтобы отправить две экспедиции. Две экспедиции для решения двух великих вопросов географии. Одну — по следам "Рюрика", в Берингов пролив, чтобы обойти Ледяной мыс. А другую — к Южной матерой земле, к Южному полюсу.
— Охо-хо-хо, батюшка… — Он задумался. — А впрочем, почему бы и нет? России, победительнице Наполеона, всякое дело по плечу! Но мне уж, помилуй, не поднять, по миру пустишь, Отто Евстафьевич, а вот правительству… — Он сморщился, потер подагрическую ногу. — Страсть не охотник к нынешним ездить. Однако тебя не оставлю, нет. Давай-ка, сударь, мы тако порешим. Пиши свой прожект, а я у морского министра аудиенцию испрошу. Не откажет, полагаю, по давнему знакомству.
К маркизу де Траверсе попасть было трудненько. Не по занятости его делами государственной важности, а потому, что в имении господин министр амурничал с гувернанткой-француженкой, вот почему. Однако как ни был маркиз пленен прелестями мадемуазель, а в Адмиралтействе он все же показывался и графу Румянцеву отказать не мог.
Аудиенция была наиприятнейшая, маркиз обворожил Коцебу. Правда, не все гладко. Но это уж пустяки. Адмирал Сарычев, слышно, недолюбливает Крузенштерна, да и на его воспитанника покашивается с неприязнью. Но главное маркиз сказал: если государю угодно будет отправить экспедицию, господин Коцебу получит корабль.
Покамест же назначили Коцебу в Ревель — офицером для особых поручений при адмирале Спиридове. С адмиралом они еще на Белом море спознались, старый моряк благоволил к Отто, а теперь, когда в Тихом океане был полинезийский остров Спиридова, он и вовсе размяк и не только чтобы "особыми", а никакими вообще поручениями не докучал.
Тогда же состоялось и то, что матрос Прижимов называл "лотировка", то есть баллотировка [25] , и командир "Рюрика" был признан достойным эполет капитан-лейтенанта.
По зрелому размышлению новоиспеченный капитан-лейтенант посватался — на четвертом десятке, самое время — к ревельской уроженке Амалии Цвейг. Сыграли свадьбу. На свадьбе гуляли двое "рюриковичей": доктор Эшшольц приехал из Дерпта, лейтенант Шишмарев — из Кронштадта. Жаль, не было Хориса и Шамиссо, но тут уж никто не виноват. Хорис подался в чужие края, в Париж, учиться живописи у тамошних мастеров, а Шамиссо воротился в скучный Берлин и прислал письмо: он-де тоже составляет отчет о путешествии на "Рюрике".
25
Повышение из чина в чин производилось в то время тайным голосованием офицеров-сослуживцев.
Итак, кажется, сладилось все как нельзя лучше.
Коцебу жил теперь в уюте, ухоженный заботливой Амалией. Это была совсем еще молодая женщина, не из первых красавиц, но и не дурнушка, хлопотунья с наивными зеленоватыми глазами, воспитанная на ревельском скопидомном педантизме.
Отто Евстафьевич не знал домашней жизни. Мать его скончалась давно, отец вечно переезжал с места на место, Отто чуть не с пеленок был предоставлен пестунам сухопутного кадетского корпуса. В пятнадцать лет его вызволил Крузенштерн, дальний родственник. Иван Федорович взял мальчика в кругосветное, спустил, как говорится, на воду, началась флотская служба. Служба не приелась, нет, но холостяцкое житье наскучило. По этой самой причине гнездо, свитое Амалией согласно правилам местного домоводства, очень ему нравилось.
Граф торопил с книгой. Он намеревался издать отчет о плавании брига. Отто Евстафьевич писал каждый день, находя особенную прелесть в размеренных и добросовестных письменных занятиях.
В феврале, в метельные, снежистые дни, пришлось, правда, ненадолго оставить Ревель. Капитан-лейтенанта вызвали в Петербург, и маркиз снова говорил с ним о будущих экспедициях. Государь согласен, будут посланы по два корабля — одна дивизия в Берингов пролив, другая дивизия — к Южному полюсу. И министр опять заверил: господин Коцебу на суше не засидится.