«Волос ангела»
Шрифт:
Уже выйдя на улицу, корреспондент почувствовал, что он как будто проснулся, снова стал самим собой, вырвался из оков неведомой магической власти древнего старца, говорившего с ним, вернулся в реальный мир, где все просто и ясно. Но в душе остался горький осадок неудачи: проклятый старикан, говорить с ним – все равно что биться лбом в стены Кремля. Отчего у большинства русских так развито чувство какой-то персональной ответственности перед Россией, жертвенного поклонения ей, желания обязательно служить народу и сложить за него свою голову? Словно радуются тому, что им плохо, и, как фанатики, верят, что
Как теперь отчитываться перед секретной службой Империи, как объяснять отказ митрополита? Так и передать его слова о решимости русских самим решать свои дела? Или наплести, что старик, мол, запуган чекистами, кругом слежка, так и мелькают кожаные куртки и фуражки со звездочками, нельзя сказать ни одного слова, которое не стало бы тут же известно Дзержинскому; потому русский кардинал и отказался от обращения за помощью к Западу, не желая помирать в студеной Сибири. Пройдет? Вряд ли, такие сказки хороши для обывателя, а не для руководства секретной службы. Написать правду? Но тогда ему, видимо, придется уехать отсюда, "сменить климат", как любят говорить в кулуарах разведки Империи, а его заменит кто-то другой, и не исключено, что ему тоже прикажут снова попытать счастья, встретившись с митрополитом. Корреспондент знал, что секретная служба Империи редко отказывается от своих замыслов, она просто варьирует способы достижения цели. Что ж, пусть попробует кто-то сделать это лучше него! Пожелаем ему заранее успеха!
Сейчас надо снять напряжение – даже рубаха на спине стала мокрой, словно он не говорил, а плясал на канате, натянутом над пропастью. Впрочем, почти так оно и было. Не помешает пропустить стаканчик-другой, посидеть в компании беззаботных писак, поговорить на родном языке, отдохнуть душой, а это случается так редко…
В стародавние времена въехать в Москву с возами, груженными товарами, было не так-то просто. Длинные очереди подвод и телег выстраивались у Зацепы – толстой железной цепи, протянутой поперек дороги.
Здесь, у Зацепы, был своеобразный таможенный досмотр ввозимого в город. Взимали пошлину – мыт, длинными палками с крючьями на концах щупали сено – нет ли припрятанного товара для беспошлинного провоза, придирчиво осматривали увязанные для дальней дороги тюки гостей из суконной сотни.
Давно минули те времена, но Зацепа осталась. Нет, уже не цепь, а просто название одной из улиц города.
Бойкое место – рядом вокзал, недалеко шумный рынок, кругом трактиры, чайные. Любили в них зайти в ожидании пригородного паровичка и румяные молочницы, и промышлявшие на привокзальной площади карманники с юркими глазами; отдуваясь, пили чай степенные ломовые извозчики, слушая музыку шарманки с ее неизменным репертуаром: «Шарлатан», «Аллаверды», "Маруся отравилась", "Суббота"…
Старенькая шарманка одесской фирмы "Нерада Балканская" сипло выводила знакомые мелодии, веселя сердце обывателя. Шумно, людно, накурено. Выложенный кафельными плитками пол чайной засыпан опилками – так легче потом вымести мусор. На стулья и табуреты брошены сыромятные кнуты, под ногами пустые молочные бидоны, кто-то клянется и божится, кто-то плачет в чадном дыму, кто-то уже спит, уронив кудлатую голову на грязный стол. Окраина…
Войдя через низкую дверь в зал, Федор на несколько секунд остановился, всматриваясь сквозь завесу табачного дыма в лица посетителей. Заметив призывно поднятую руку, поспешил туда, пробираясь между тесно стоявшими столиками.
В дальнем от буфетной стойки углу уютно пристроился за столом, покрытым несвежей клеенкой, пожилой цыган. Перед ним стояла пара чая, пустая рюмка, тарелка с сушками. Он поднялся навстречу Федору, улыбаясь по-молодому крепкими, белыми зубами.
– Здравствуй, Макар, – протянул ему руку Греков.
– Здравствуй, здравствуй, начальник! Садись, пожалуйста, чай пей со мной. Хочешь, водки закажу?
– Спасибо, не надо, – улыбнулся Федор. – Как жизнь идет, Макар?
– Грех жаловаться, начальник, идет потихоньку.
Стареем день ко дню. Работаю, детишки растут. Живем помалу, большего не просим.
Федор незаметно оглядел зал. Обычная публика, все вроде бы заняты своими делами и разговорами, на них не обращают внимания. Склонившись над столом, он тихо спросил:
– Зачем звал, Макар? Новости какие есть для меня? – И-и-и, начальник, а ты все такой же… – засмеялся цыган, тряхнув сильно побитой сединой шевелюрой. Давно не стриженные, вьющиеся волосы лежали на его голове, как лохматая шапка. – Торопишься? А жизнь медленно идет. Ладно, понимаю, что ты занятой. Помнишь мою жену, Манефу? Хорошо, что помнишь… Так вот, Манефа мне сказала: "Макар, добро помнить надо, когда человек тебе его сделал". Благодаря тебе мы живы остались…
Греков тоже помнил тот случай. Было это еще до империалистической войны, когда он работал табунщиком. Прижали казаки в степи кочевавшую семью Макара, думали, конокрады, чуть до самосуда дело не дошло. Если бы Федор и другие табунщики не вступились, быть беде – поубивали бы всех станичники. Для казака конь – все, а тут, как раз перед этим, несколько коней из казачьего табуна свели. И казачата-пастушки не углядели. Нашлись потом кони. Казаки мялись, приглаживая руками пышные чубы, винились, что зря хотели людей порешить.
С той поры знакомы они с Макаром. Много времени прошло, и встретились опять, в Москве. Макар работал кузнецом в гужевой конторе.
– Верно твоя Манефа говорит, – наливая себе чаю, согласился Федор, – очень верно.
– О, она у меня умная баба, не то что другие, – оживился цыган. – Не смотри, что грамоте не знает. Она другому мужику ума взаймы даст. Во!
– Кланяйся своей Манефе. Так что все-таки приключилось?
– Ай не торопи, не торопи, начальник! Все скажу. Так вот, Манефа моя и говорит, – снова завел Макар, – помог тебе хороший человек, и ему помочь надо. Слава Богу, мы живы, у меня работа есть, дети сыты. Тебе спасибо, начальник!
– Ну, мне что, власти спасибо говори. И перестань меня начальником звать. Федор я. Или забыл?
– Не-е, не забыл. Но ты начальник теперь. От власти. Тебе помочь – власти помочь.
– Сознательный стал! – засмеялся Федор. – А помнишь, в степях?
– Кто не без греха… – отвел глаза Макар. – Теперь жизнь другая пошла – старого даже вспоминать не хочется. Человеком себя увидел. – Макар нагнулся ближе к Федору и, понизив голос, спросил: – Слышал я, церкви грабят?