Волошинов, Бахтин и лингвистика
Шрифт:
В связи с данной областью исследований ставится и особая «проблема речевого творчества, не языкового (оно невозможно) и не художественного (научного, публицистического и т. п.), а именно речевого». Эту проблему, новую для Бахтина, ранее ставил А. Сеше, чьи идеи выше упоминались: новое не появляется в языке, оно должно сначала появится в сфере «организованной речи», через которую может проникнуть в язык. В связи с этим Бахтин тезисно намечает ряд проблем на материале художественных текстов. Среди них – появление новых значений слов в контексте, «фразовый характер слова в стихотворной речи (не диалогический, а экспрессивно-эмоциональный тип)», роль слов, организующих текст и непосредственно выражающих тему, которые
Особо рассматривается роль слова в контексте: «В словарном слове обрезана пуповина, связывающая его с актуальной действительностью», а в высказывании мы видим «переход потенциального (языкового) значения в актуальное». Здесь можно вспомнить проблему актуализации, рассматривавшуюся III. Балли. Но совсем не актуализированного значения, согласно Бахтину, не бывает. «На самом же деле» происходит переход не из потенциального значения в актуальное, а переход «из низшей степени актуальности в высшую степень, от относительно обобщенных контекстов к своему создаваемому контексту». Подчеркивается, что актуализация слова одновременно его диалогизирует.
Бахтин специально рассматривает идею А. И. Смирницкого (восходящую к А. Гардинеру, см. [755] ) о возможности разложить речь на язык и «сверхьязыковой остаток». Ставится вопрос: «Что остается от речи, если мы вычтем ее лингвистическое содержание (Смирницкий). А что останется от речевого произведения?». Из дальнейшего изложения видно, что Бахтин не согласен с данным подходом: «Но изучение индивидуального процесса речи и его продукта (речевого произведения) с любых точек зрения, в том числе и с лингвистической, неизбежно выводит за пределы этих данностей (и речи и произведения) в сферу того, что принято называть ситуацией или ситуационным контекстом».
755
Гардинер 1960
Идея о том, что любое языковое значение уже как-то актуализо-вано и нельзя совсем отвлечься от ситуационного контекста, как-то перекликается с подходом МФЯ. Хотя «абстрактный объективизм» теперь признается, но все равно полное отвлечение от контекста и от актуализации считается неправомерным.
Но сферы языка и речи строго разграничены: единицы языка «воспроизводятся неограниченное количество раз», а «речевое произведение уже не может воспроизводиться, но только цитироваться и исполняться. Оно индивидуально и неповторимо». Однако наряду с единицами языка «повторима, воспроизводима типовая жанровая форма высказывания». Последняя идея подробнее излагалась в РЖ.
Данный краткий набор тезисов следует считать одним из самых интересных для лингвиста сочинений Бахтина. Если не считать «Вопросов стилистики…», нигде этот ученый не был столь сосредоточен на лингвистической проблематике, ставя и отчасти решая важные теоретические вопросы. «Язык и речь» особенно трудно считать текстом, написанным с чужой для автора точки зрения, хотя он здесь больше, чем где бы то ни было, сблизился с концепцией Сос-сюра, однако не остановился на ней, а пошел дальше. Позже Бахтин (по крайней мере, в известных нам текстах) уже не излагал в столь концентрированной форме лингвистическую концепцию, вновь обратившись к пограничным с литературоведением проблемам.
VI.2.7. Тексты о тексте
Следующие по времени тексты Бахтина отнесены комментатором к 1959–1961 гг. Из саранских рукописей Бахтина они (с сокращениями) были опубликованы раньше всего: в 1976 г., затем включены в однотомник 1979 года. В собрании сочинений они опубликованы (с восстановлением купюр) как два разных текста: записи 1959–1960 гг. – под названием «Проблема текста» (306–326), записи 1961 г. – под названием «1961 год. Заметки» (329–339). В издание 2000 г. вошла лишь первая часть, более отделанная.
За вторую половину 50-х гг. ситуация в советской лингвистике заметно изменилась в связи с общими изменениями в стране. Стали восстанавливаться почти прерванные за годы войны и самого острого периода «холодной войны» связи с зарубежной наукой, зарубежные издания стали доступнее, увеличилось число переводов. Выдвинулось новое поколение лингвистов, уже открыто заявлявшее о принадлежности к структурализму. И у Бахтина, остававшегося в Саранске, видно лучшее, чем раньше, знакомство с западной лингвистикой: упомянуты глоссематика, дескриптивизм, структурная фонология. Однако, как фиксирует Л. А. Гоготишвили, начавшиеся в 1956 г. в «Вопросах языкознания» дискуссии о структурализме мало интересовали Михаила Михайловича. Зато она же отмечает внимательное его слежение за публикациями своего постоянного оппонента В. В. Виноградова: в тетрадях 1959–1960 гг. содержится конспект только что появившейся его новой книги «О языке художественной литературы» (положительно оцененной в «Проблемах поэтики Достоевского»). Впрочем, из конспекта следует, что книга не была прочитана до конца (619).
«Проблема текста» представляет собой развернутый конспект задуманной, но опять-таки не написанной крупной работы. Многие его части написаны (как и в случае «Языка и речи») в виде назывных предложений, перечисляющих основные пункты. Некоторые из пунктов развернуты в куски, близкие к готовому состоянию.
Проблематика данной работы в целом далека от проблематики «Языка и речи», но явно продолжает проблематику более раннего «Языка в художественной литературе»: также рассматриваются пограничные между лингвистикой, литературоведением, а иногда и другими науками проблемы. Иногда автор возвращается и к проблематике РЖ, включая подготовительные материалы. Например, он касается вопроса о «различении замысла и выполнения» (307–308), отмеченного в набросках к РЖ, но не попавшего в итоговый текст.
Иногда заметен и возврат к вопросам, поднимавшимся в МФЯ, например, к проблеме знака, лишь косвенно затронутой в РЖ.
Другие вопросы, наоборот, уходят на второй план или исчезают. Лишь эпизодически упоминаются речевые жанры (возможно, автор посчитал, что в РЖ уже сказано все основное) и вовсе не затронута проблема стилей, в итоге так и не получившая в саранских текстах четких дефиниций.
Но появляется и нечто новое, прежде всего «проблема текста», вынесенная в заголовок, который комментатор считает «предположительно авторским» (618). Термин «текст» (на что обращает внимание и Л. А. Гоготишвили) в те годы в советской лингвистике стал более распространенным, чем ранее; он встречался и у Виноградова, и у последовательных структуралистов. У Бахтина этот термин никогда не встречался до «Языка и речи», где он употреблен один раз как синоним «высказывания». Эти понятия выглядят близкими, и необходимо выяснить, зачем понадобился новый термин (при том что термин «высказывание» сохранился и здесь) и чем теперь различаются «высказывание» и «текст».
Определения текста Бахтин не дает, подчеркивая лишь, что это «первичная данность» и «непосредственная действительность» (306) и что текст можно понимать максимально широко (тогда к числу наук о текстах будут отнесены искусствоведение,!музыковедение и пр.) и более узко, как словесный текст (306–307); далее проблема сужается до рассмотрения словесного текста.
Текст имеется там, где имеется знак: «Каждый текст предполагает общепонятную (т. е. условную в пределах данного коллектива) систему знаков, „язык“ (хотя бы язык искусства). Если за текстом не стоит „язык“, то это уже не текст, а естественно-натуральное (не знаковое) явление» (308). Это – повторение знаковой концепции МФЯ с добавлением отсутствовавшего там термина «текст».