Волосы Вероники

Козлов Вильям Федорович

Великанов был немного старше меня. Среднего роста, со склонностью к полноте, несколько одутловатым лицом, в очках с толстой оправой, он был спокойным, рассудительным человеком. Некоторые находили его скучным, но мне Геннадий Андреевич нравился. В институте я с ним сошелся ближе, чем с другими. Когда был женат, мы в праздники семьями встречались то у меня, то у него. После развода он и его жена Тамара много раз приглашали меня к себе на обед, но я всякий раз отказывался, и они перестали звонить. Почему-то не хотелось мне идти в хороший, гостеприимный, семейный дом — Великановы жили в мире и согласии, — там неизбежно возник бы разговор

о моем холостяцком житье-бытье, о моей бывшей жене Оле, о Варе. А мне тошно было вспоминать прошлое… Не ходил я к ним, наверное, и потому, что сама уютная обстановка их квартиры, налаженный быт, товарищеские отношения между Тамарой и Геннадием Андреевичем — все это вызывало бы во мне сожаление о том, чего у меня нет.

— У тебя неприятности? — спросил я, когда Великанов, рассеянно глядя в окно, вытащил из пачки и закурил вторую сигарету.

— Ты был сегодня у Скобцова? — ответил он вопросом на вопрос.

У Скобцова я был вчера. Вызвал он меня якобы по поводу технических переводов, но слушал рассеянно, светлые холодные глаза его перебегали с моего лица на письменный стол, стены, где были развешаны крупные фотографии известных современных ученых, иногда в группе можно было заметить и Артура Германовича. На фотографиях он выглядел солидным, знающим себе цену ученым. Я обратил внимание, что он всегда поворачивает голову немного в сторону от объектива. Или ему кто-то сказал, что так он лучше получается, или срабатывает его привычка не смотреть людям в глаза. Объектив фотоаппарата — это тоже своего рода глаза.

Мы немного поговорили о переводах, Скобцов доверительно поинтересовался моим мнением по поводу деловых качеств Грымзиной. Я ответил, что она слабая переводчица, но зато активный профсоюзный деятель… Скобцов понимающе улыбнулся.

— В октябре выборы местного комитета, — сказал он. — Я думаю, Евгения Валентиновна потянет на председателя?

Я промолчал. Наверное, потянет. О профсоюзной работе я имел смутное представление: раз в год присутствовал на отчетно-выборном собрании, исправно платил членские взносы, один раз был избран делегатом на районную профсоюзную конференцию.

— Вы меня не поняли, — скользнул взглядом по моему лицу Скобцов. — Если Грымзину изберут председателем месткома, то вы избавитесь от нее.

Я совсем забыл, что эта должность освобожденная. Грымзина уйдет из отдела и переберется в кабинет председателя месткома.

— Слезы лить по Грымзиной не буду, — сказал я.

— Жизнь — такая штука, рано или поздно каждого поставит на свое место, — встав из-за стола и расхажи вая по просторному кабинету, стал философствовать Артур Германович. — К нам на днях приедут из министерства… — он остро взглянул на меня и поспешно отвел взгляд. — Ну, по поводу назначения нового директора института… Полагаю, что будут беседовать с заведующими отделами… Кого вы мыслите на эту должность из наших?

«Только не вас!» — подумал я.

— Видите ли, дорогой Георгий Иванович, наше министерство считает, что нового директора из Москвы к нам нет никакого резона присылать, дескать, можно подобрать эту кандидатуру на месте. Наше городское начальство полностью поддерживает эту точку зрения. Вот мы и подбираем…

— Не мы, а моя Грымзина, — вырвалось у меня. — А что же думает на этот счет наше партбюро?

— Секретарь партбюро Осипов, как вы знаете, в больнице, ему только что сделали сложнейшую операцию, и он вряд ли раньше

сентября выйдет на работу. А его заместитель Бобриков — ни рыба ни мясо… Он и в райком-то раз в месяц ходит, чтобы передать в финхозсектор ведомости о собранных партвзносах. Он думает лишь о своей кандидатской диссертации, а Ольга Вадимовна — его главный оппонент.

— Бобрикову повезло, — ввернул я.

— Вам тоже должно быть небезразлично, кто будет директором, — негромко, но весомо уронил Скобцов.

— За кого же посоветуете мне… голосовать? — невинно спросил я.

— Подумайте, Георгий Иванович, — печально улыбнулся Скобцов.

Напрямик просить, чтобы я стоял за него, Артур Германович не решился. А вот Великанову без обиняков сказал, что рассчитывает на его поддержку. С этим и пришел ко мне расстроенный Геннадий Андреевич.

— Я давно знаю Скобцова, — сказал он. — Если до него дойдет, что я был против него, — живьем сожрет без соли!

— Будь за, — усмехнулся я.

— Из него такой же директор института, как из меня персидский шах!

— Тогда чего же ты паникуешь?

— А что ты скажешь товарищам из Москвы? — блеснул на меня очками Великанов.

— Посоветую тебя назначить директором…

— Я серьезно.

— Кривить душой не собираюсь, — сказал я. — Ну какой из Скобцова директор? Правдами-неправдами заручается поддержкой сотрудников! Гоголевой такое и в голову бы не пришло.

— Как кандидат в американские президенты, проводит предвыборную кампанию… Дай ему волю, станет голоса избирателей покупать…

— Кое-кого уже купил… — заметил я. — Например, мою Грымзину.

— Меня-то не купит, — сказал Великанов. — Я лучше других его знаю и скажу все, что о нем думаю… Если, конечно, меня спросят.

— Спросят, Геннадий Андреевич, обязательно спросят! — рассмеялся я. Очень уж у Великанова была забавная в этот миг физиономия.

— А что? И скажу! — бахвалился Великанов. — Не уволит же он меня?

— Сам уволишься… по собственному желанию, как геофизик Иванов, — подначивал я, потому что знал: Геннадий Андреевич не пойдет против начальства, такой уж у него характер. Он лучше будет страстно обличать империалистов, критиковать президентов и премьер-министров капиталистических стран…

— Там же тоже сидят люди с головой, — неопределенно кивнул он в потолок. — Не допустят… Уж лучше Гоголева, чем он.

— Ты против и Гоголевой? — удивился я.

— Почему против? — испугался Геннадий Андреевич. — Я — за!

— Скорее бы все это кончилось, — сказал я.

— Хуже всего — это неопределенность, — согласил ся Великанов.

— Хуже, — поспешно сказал я. Мне совсем не хотелось выслушивать его.

— Пожалуй, я пойду, — взглянув на часы, поднялся со стула Великанов. — Надо еще одну бумагу прочесть.

— У меня их тоже вон сколько накопилось, — кивнул я на письменный стол, где лежала тоненькая стопка иностранных журналов.

— Неужели власть — это такая заманчивая штука? — уже в коридоре произнес Великанов и нехотя закрыл дверь.

После обеда из проходной позвонил Боба Быков, сказал, чтобы я немедленно закруглялся, дело не терпит. Какое дело, объяснять не стал, но я и так знал, что Боба так просто срывать меня с работы не будет, значит, что-то случилось. Я позвонил в приемную Гоголевой и сообщил секретарше, что ухожу и вряд ли сегодня вернусь, — куда, объяснять не стал. Не так уж часто я раньше времени покидаю свой кабинет.