Волосы Вероники
Шрифт:
— Я теперь верю, что в Новый год случаются истинные чудеса!
— А Оля? Она уже не чудо?
— Оля — чудо. Только не для меня… И ты это отлично знаешь.
— Она переживает.
— Почему же не заходит?
— Гордая. Не она сбежала от тебя, а ты — от нее.
— Две любви в одном сердце не помещаются, — повторил я произнесенные Вероникой слова.
— В твоем большом сердце поместятся, — ехидно заметила Варя. — Вчера тебе звонила еще какая-то женщина…
— Может, по работе… Сослуживица. У меня в отделе одни женщины.
— Ты
— Наследственность? — удивился я.
— Не было бы у меня дурной наследственности: маме ничего не стоит разрушить семью, отец — Дон Жуан…
— Ты слишком высокого мнения обо мне… — пробормотал я. — Мне до Дон-Жуана далеко!
— А ну как ваша порочная наследственность взыграет и во мне? — Варя с нескрываемой насмешкой смотрела на меня.
— Уже, видно, взыграла, — проговорил я.
Разговаривая со мной, Варя домыла посуду, тщательно протерла полотенцем, все расставила по местам. Движения ее были точными, рассчитанными, непонятно, как она ухитрилась кружку разбить? Уж не нарочно ли?
— Я не хотела тебе раньше говорить, это не мое дело, но ты у Оли не один…
— Я знаю, — сказал я.
— Как же ты мог быть с ней? — Варя удивленно взглянула на меня.
— А ты, думаешь, у Боровикова одна? — жестко сказал я.
— Думаю, что да, — выдержала она мой взгляд. — Видишь ли, я немного умнее, чем ты полагаешь… Если бы я ему сразу уступила, то я была бы для него такой же, как все. Как это хвастливые мужчины говорят, я была бы пройденным этапом?.. А я, папочка, не хочу быть этапом. Уж лучше пусть он будет для меня пройденным этапом!
Или отцы всегда как-то иначе относятся к своим детям, или у меня Варька действительно была необыкновенной девушкой, но ни одна еще из всех моих знакомых не рассуждала на эти темы так здраво. Даже слишком рассудительно в ее-то восемнадцать лет!
— Если ты такая умная, то почему вообще связалась с ним? — спросил я. — Он не герой твоего романа, девочка.
— Ни один человек сам-то себя не знает до конца, а ты берешься судить о другом, которого знаешь лишь понаслышке, — сказала Варя. — То, что тебе в нем не нравится, я отлично вижу, но зато в нем есть и то, что может нравиться женщинам, тебе этого, прости, па, не понять, потому что ты — мужчина.
— Высокий, красивый и… глупый!
— Не такой уж он и глупый, как ты думаешь, — живо возразила дочь. — Но меня, главным образом, привлекает в нем другое: до встречи со мной он был одним, а теперь все говорят, что стал другим.
— Надолго ли?
— Мне сам процесс перемены в человеке нравится…
Мне приятно чувствовать свою власть над ним, направлять его туда, куда я хочу… Знаешь, почему я тоже сбежала в Новый год от гостей? Потому, что он напился, хотя я ему это запретила, и стал хамить сначала другим, потом мне. Он не поверил, что я могу уйти, а я оделась и ушла.
— Бедная девочка!
— Ночью я вышла на Финляндском из последней электрички, зашла домой, а потом пошла к Зимнему дворцу… Оказывается, я не одна была в это время на площади… У высокой-высокой колонны…
— Александрийской… — растерянно сказал я.
— Какой-то лохматый парень громко читал своей девушке красивые стихи…
— Блока…
— С неба падал пушистый снег, и кругом было белым-бело!
Я не верил своим ушам! Удивительно, как мы не встретились с ней там, на Дворцовой площади?..
— Я видела тебя с женщиной, — сразила меня наповал дочь. — Вы оба были такие счастливые! Я решила вам не мешать… Да, но хочу дать тебе один совет: не целуйся так много на улице, у тебя уже выступила простуда на губах.
Ошарашенный я смотрел на нее и молчал, я чувствовал себя школьником у доски, забывшим урок. И вопрос, который я задал дочери, как раз и был на уровне наивного ученика.
— Ну и как она? — спросил я.
А спросив, весь внутренне сжался: для меня почему-то сейчас исключительно важно было, что ответит дочь. Так, бывает, мы загадаем на что-либо и, полные необъяснимого трепета, ждем, будто от этого зависит вся наша дальнейшая жизнь, будь это «в каком ухе звенит?» или «кукушка-кукушка, сколько лет мне жить?».
Варя со свойственной ей чуткостью поняла мое состояние, улыбнулась и сказала:
— Она хорошенькая. Я это еще заметила летом, когда ты на Средней Рогатке садился к ней в «Жигули». Дорожный роман?
— Не говори так, — сказал я.
— Мне Оля глаза выцарапает, если узнает, что я твоей знакомой дала телефон Боба!
— Я думаю, Оле это безразлично, — сказал я.
— А женское самолюбие! — воскликнула Варя. — Па, ты совсем не знаешь женщин! Женщине всегда приятнее знать, что она первой бросила мужчину.
— Пусть считает, что она меня бросила, — усмехнулся я. — Кстати, так оно и было.
— Для того чтобы потерять, нужно сначала найти, — философски изрекла Варя. Я заметил, что последнее время она частенько философствует.
— Я нашел, — сказал я.
— Я очень хорошо знаю, от чего бегу, но не знаю, чего ищу, — улыбнулась дочь.
Я сегодня видел на ее диване толстенный том Монтеня «Опыты».
— Ты читаешь Монтеня, — сказал я. — Не забывай, что он и такую мысль высказывал: нет величайшей нелепости, которая не была бы сказана кем-либо из философов.
— Пока я у Монтеня взяла на вооружение одну мудрую мысль: «Кто хочет надолго сохранить свою власть над возлюбленным, пусть презирает его».
— Может быть, тебе это и подходит, а мне — нет, — сказал я.
— Я разбила твою любимую чашку, — вздохнула она.
— Должно быть, к счастью, — на этот раз с большей уверенностью повторил я.
— Ради того, чтобы ты был счастлив, я готова всю посуду перебить…
— Не надо, — сказал я. — Из чего же мы будем чай пить?