Волшебная нить
Шрифт:
28.
"Отчего, отчего Вы не отвечаете на мои письма?– вопрошал Левушка.
– Или я не довольно красноречив? Или стыдливость девичья не позволяет вам ответить? Я не смею помыслить, что в Вашем сердце другой, это было бы слишком жестоко!
С первого мгновения, едва я увидел Вас, жизнь моя принадлежит только вам. Я просыпаюсь с Вашим именем на устах, засыпаю с молитвой о Вас. О, не думайте, что я бесполезный мечтатель и тюфяк. Только велите - и я брошу весь мир к вашим ногам!..
Но Вы немилосердны... Отчего Вы равнодушно молчите, тогда как я не нахожу себе места от тоски? В каждом письме я умоляю Вас простить меня: я не был решителен и не искал вашего общества до сих пор. Тому причиной строгий запрет и слово, данное мной батюшке. Я не могу нарушить честного слова, ибо тогда мне нельзя будет жить на свете! Что делать, но у отца есть какие-то неведомые мне причины не любить Ваше семейство.
Нынче я уезжаю в Петербург, хотя мог бы остаться здесь долее. Жизнь без Вас для меня мучительна, а там я найду забвение в трудах. Пишите мне в С. Петербург, на Фонтанке, в Императорском училище правоведения.
P.S. Быть может, Вам не позволяют писать? Пусть так, только не равнодушие! Могу ли я обманываться, понимая ваше сердце? Могу ли не ждать ответа с нетерпением шестнадцатилетнего безумца? На коленях умоляю: напишите мне, развейте мучительные подозрения, рождающие химер, дайте мне надежду!
С трепетом целую край Вашего платья
всегда ваш Л. С. Бронский".
Катя еще и еще пробегала глазами по строкам, и письмо дрожало в ее руках. Ликование и счастье сменялись унынием и слезами, и вновь возвращалось торжество. Он не забыл, он писал, он думает о ней и тоскует! Однако кому нужно было перехватывать письма Бронского, лишая ее той малой радости, что единственно доступна бедной девушке? Впрочем, можно было и не задаваться этим вопросом. Конечно, это проделки Василия Федоровича. Негодяй! Катя даже стукнула по столу кулачком. Доколе можно терпеть его злобные выходки?
Однако мысли влюбленной девицы тотчас вернулись к ее предмету. Где теперь Левушка? Ужели на пути в Петербург? В письме стояло вчерашнее число, стало быть, уехал, и Бог весть когда они еще свидятся! Несносная участь - неделями ждать писем и не сметь мечтать о встрече!
Катя еще раз перечитала дорогое письмо, и щеки ее заалели. Она живо вообразила, как Левушка произносит эти пылкие фразы, а глаза его излучают и мольбу, и укор, и страсть...
За дверью послышались шаги, и Катя тотчас спрятала заветный листок на груди. В комнату заглянула Настя, высланная давеча на кухню, покуда барышня читала послание любви.
– Где ты взяла это письмо?
– спросила Катя горничную, дав ей знак войти.
Настя проворно прикрыла за собой дверь и зашептала:
– Человек Бронских караулил меня, пока я не вышла на снег ковры выбивать. Уж не выдайте, барышня! Мне ведь строго-настрого наказано было, все письма, коли будут, нести дядюшке вашему.
– Будь покойна, не выдам, - пообещала барышня.
– Сама, смотри, не проболтайся. Выходит, были еще письма?
Настя пожала плечами:
– Бог весть, должно быть, не через меня передавали.
– Неужто дядя так низок, что читает чужие письма, а, Настя?
– Эта мысль заставила девушку похолодеть.
– Да уж, будьте покойны, коли попали в его руки, прочитали-с. Что им до совести да до чужих чувствований? Вы уж простите, скотина ваш дядюшка!
– Как бы раздобыть эти письма?
– задумалась влюбленная барышня.
– Да кто ж ведает, куда барин прячет их?
– А если поискать?
– заговорщически прошептала Катя.
– Ох, барышня, не сносить мне головы!
– охнула Настя, но глаза ее загорелись азартным огоньком.
– Я и не неволю тебя, сама поищу, - Катя решительно поднялась со стула.
– Ты поможешь: будешь караулить, как бы дядя не застиг меня.
Однако пришлось ждать, когда Василий Федорович уедет в город по своим таинственным делам. И как назло, на сей раз он не спешил.
Катя горела нетерпением найти и прочесть Левушкины письма, вновь окунуться в наслаждение его пылкими признаниями, трепетом любви... Как, как смеет дядя прятать чужие письма, а то и читать их! Катя страдала от одной мысли, что Василий Федорович вторгся в ее сокровенную тайну.
Она силилась не выдать свое негодование, когда вопреки своим нынешним правилам вышла к обеду и увидела несносную физиономию дяди. Марья Алексеевна обрадовалась тому, что обожаемая дочь оставила, наконец, самовольное затворничество. Она ласково справилась о ее здоровье.
– Недурно, - ответила Катя, силясь не смотреть в сторону Василия Федоровича. Она склонилась над тарелкой с ветчиной, делая вид, что занята едой.
– Душенька, а почему бы тебе не пригласить к нам в гости Наташу? Все веселее будет!
– неожиданно предложила Марья Алексеевна, и дядя тотчас навострил уши.
Катя не смела поверить.
– Вы не шутите?
– спросила она, глянув в сторону насупившегося Норова.
– Вовсе нет, - ободрила ее маменька и обратилась за поддержкой к Василию Федоровичу.
– Ведь вы не против, я полагаю?
Дядя важно промакнул рот салфеткой и проворчал:
– С чем изволите принимать избалованную особу? Что у нас к обеду подают, у Давыдовых и лакеи не едят.
– Вовсе Наташа не избалована!
– заступилась за подругу Катя.
– И простым кушаньем не гнушается.
– Решено! Посылаем к Давыдовым Сеньку!
– воодушевилась Марья Алексеевна.
– И писать не будет нужды.
– А вот Сенька мне понадобится!
– злорадно вставился дядя.
– Коли понадобится, возьмете форейтора Андрюшку.
Не обращая внимания на ледяное молчание Василия Федоровича, дама распоряжалась, призвав к себе няньку Василису:
– Вели Сеньке запрягать лошадей и ехать к Давыдовым за Наташей. Пусть скажет, в гости звали, мол, к барышне.
– Не поздно ли, матушка?
– опасливо поглядывая на барина, возразила Василиса.
– Поутру-то с зарей, чай, лучше б было?