Волшебная нить
Шрифт:
– А ведь мы оба свободны, коли я не ошибаюсь!
– Ась?
– откликнулся ее юный возничий. Он решил было, что барыня вспомнила об обещанных пирогах.
Однако она с непониманием взглянула на мальчика и вошла в дом. И уже войдя через сени в переднюю, разбудила задремавшую было Василису, велела накормить промерзшего паренька пирогами с зайчатиной, что пеклись давеча.
– Да самоварчик поставь, я бы чаю испила!
– рассеянно попросила Марья Алексеевна, передавая шубку няне.
– Так самовар-то в столовой: барин кушают, тебя дожидаючись, - сообщила Василиса.
Марья Алексеевна тотчас ощутила усталость и головную боль.
– Пожалуй, я пойду к себе, лягу.
Василиса кивнула в сторону, где располагалась столовая, и заговорщически прошептала:
– Велел доложить, когда воротишься. Недоволен был, как узнал, что уехала.
– Это несносно!
– воскликнула Денисьева.
– Что за дело ему, куда и зачем я езжу!
И она направилась в свои покои, так и не испив чаю.
Василиса с удивлением смотрела вслед барыне: до сих пор та ни в чем не прекословила Василию Федоровичу. Однако следовало доложить, как было наказано, и нянька поспешила в столовую.
Марья Алексеевна между тем зажгла свечу и сняла с шеи нарядную косынку. Она знала повадки Норова, знала, что тот не потерпит ослушания, явится попенять за это. И верно. Не успела Марья Алексеевна переодеться ко сну, как в дверь требовательно постучали. Тяжело вздохнув, бедняжка отперла дверь.
– Где вас нечистый носит?
– с порога начал "любезную" речь разгневанный Василий Федорович.
– Куда вас понесло в такую пору? Уж не свидание ли с каким деревенским ловеласом? Мало дочки-ветреницы, и матушка туда же!
Оскорбление дочери Марья Алексеевна не могла перенесть.
– Вы вольны думать обо мне что угодно, но не смейте касаться своим грязным языком имени моей Катеньки!
Норов на миг умолк, оторопело глядя на взбунтовавшуюся женщину, но тотчас опомнился.
– Что-о?
– возвысил он голос.
– И где же это вы понабрались дерзости, сударыня? И ради чего вы так расхрабрились? Забыли, кому обязаны благополучием вашего дома?
Марья Алексеевна поникла головой. Конечно, она помнила об этом, но теперь напоминание было так не ко времени!
– Ага, молчите?
– торжествовал Василий Федорович.
– Так извольте слушать умных людей, коли саму Бог обидел.
Он придирчиво оглядел комнату, будто искал причины неподобающего поведения сожительницы. От цепкого взгляда не ускользнули кружевная косынка и снятые букли, свидетели прихорашивания Марьи Алексеевны. Норов слишком хорошо знал ее, чтобы не понять все. Он по-хозяйски расположился в креслах и учинил новый допрос:
– Где вы были, сударыня? Извольте отвечать!
Марья Алексеевна молчала, кутаясь в любимую шаль, наброшенную на обнаженные плечи. Сказать правду она не решалась, боясь, что Василий Федорович угадает истинную причину ее вояжа. Она и себе не желала признаваться, что ехала за тридцать верст по морозу, чтобы ... чтобы увидеть того, кого любила без памяти когда-то.
Молчание затянулось, сделалось для бедняжки физически нестерпимым. Норов положительно испытывал ее нервы. Наконец, она не вынесла тягостной тишины и произнесла, зябко поеживаясь:
– Позвольте мне лечь, я устала.
– От чего же?
– оживился Василий Федорович.
– Не от любовных ли ласк какого-нибудь гренадера в отпуску?
– Вы несносны в своих обвинениях!
– жалко отбивалась Марья Алексеевна.
– Я полагаю, вы путешествовали по следам вашей легкомысленной дочери?
– продолжал глумиться Норов.
– Захотелось веселья, кокетства, жуирования? И кто же сей счастливец? Не конюх ли давыдовский: сказывали, он мужик выдающихся способностей?
Бедняжка не вынесла последней гнусности и залилась слезами. Василий Федорович, кажется, сжалился над несчастной. Он поднялся с кресел и назидательно изрек:
– Не делайте глупостей, сударыня - не доведется плакать!
Марья Алексеевна всхлипнула в ответ. Норов направился к двери, но все еще не спешил уйти. Решительно, он не выговорился. Взявшись за ручку двери, он помедлил, раздумывая. Марья Алексеевна уже не чаяла остаться в одиночестве и наплакаться вволю, но он все не уходил. Наконец, Норов обернулся, и Марья Алексеевна подивилась самодовольству и неприкрытому торжеству, рисующимся на его лице.
– Впрочем, дела мои идут на лад, и я мыслю в скором времени избавиться от вас, наконец!
– Произнеся это, он тотчас скрылся за дверью.
24.
На другой день гости Давыдовых разъезжались по домам. С утра готовились экипажи. Все спешили засветло добраться до своих усадеб: боялись разбойников. Прощальный завтрак был несколько тих. Всякий увозил с собой частицу праздника и грустил о том, что закончилась волшебная сказка, в которой на миг очутились все гостившие в доме Давыдовых. В родных пенатах их ожидали надоевшие хлопоты, амбарные книги со счетами, тяжбы по имению, ссоры со сварливыми родственниками, скучные зимние вечера - словом, однообразное унылое житье. То ли дело здесь! Мужчины поглядывали на супружниц и дивились: здесь и надоевшие женушки мнились таинственными красавицами.
Беседа за столом не клеилась. Одна Волковская громко сетовала в своей жеманной манере:
– Отчего, отчего мы не устраиваем таких праздников? Отчего у нас не бывает так весело?
– Оттого, душенька, - насмешливо ответствовал ей супруг, - что у нас нет средств.
– Ах, как я несчастна!
– театрально вскрикивала Наталья Львовна.
– Одно и то же, всегда одно и то же: нет средств!
Юрий Петрович пожимал плечами и отворачивался. Мими и Зизи, сидевшие рядом с матерью, вполголоса увещевали ее, указывая на гостей и хозяев. Волковская успокаивалась, но не надолго.
Соседи вздыхали, переглядывались и завидовали молодежи, которая продолжала веселиться. Вот кому не было забот! Их кружок не распадался: на зимние вакансии съехались кузены, военная молодежь в отпусках. Лишь соседским детям домашний долг повелевал покинуть веселое общество и вернуться с родителями в имения. То же и Бронскому с Катей.
Катя с утра чувствовала, как тоска стискивает сердце и все труднее дышать. Виною тому был давешний разговор с Бронским. После спектакля, в ожидании ужина они уединились в уголке маленькой гостиной. Рядом играли в вист, занимались рукоделием и вели ленивые беседы, так что им удалось побыть наедине, не нарушая приличий и не привлекая к себе внимания.