Волшебная нить

Тартынская Ольга

– Что это с вами?
– подозрительно прищурился Базиль.
– Не случилось ли чего, пока меня не было?

– Ничего не случилось. Я дурно спала.
– Она и впрямь была бледна более обыкновенного.

– И что вам спать мешает?
– проворчал опять несносный господин.
– Рада бы в рай да грехи не пускают?

И к этому Марья Алексеевна давно привыкла. Бесконечные придирки, подозрения, гнусные предположения стали обыденностью ее существования, которые она терпела ради эфемерного спокойствия и благополучия.

Порой она задавалась вопросом: а не лень ли это? Самая обыкновенная лень? Что мешает ей выгнать из дома этого человека и самой заняться хозяйством, взять бразды правления имением в свои руки? Да, поначалу придется туго. Но все можно освоить при желании и прилежании.

Нет, вздохнула Марья Алексеевна, не женское это занятие. Тут надобны мужская твердость и умение властвовать. Вот у Василия Федоровича все это есть. К тому же он лучше понимает в бумагах, в счетах, векселях и доверенностях. Куда уж ей... Господи, когда же он напьется чаю?

Наконец, Василий Федорович поднялся.

– Вы едете нынче?
– с деланным безразличием спросила Денисьева, поднимаясь следом.

– Вам что за дело?
– огрызнулся Норов, но тотчас смягчился: - Зван на обед к Ипатьеву, да дельце у меня к нему есть.

После чая он делался благодушнее. Марья Алексеевна ликовала, но ничем не выдала своих чувств. Теперь бы дождаться, когда он уедет. Однако Василий Федорович не спешил. Он заперся в своем кабинете, разбирая какие-то бумаги, и не вышел к завтраку.

Бедняжка не находила себе места. Она силилась читать, но блуждала глазами по строчкам и ни слова не понимала. Закутавшись в любимую шаль, Марья Алексеевна стояла у окна и смотрела на зимний лес, простиравшийся до горизонта, на озеро. Поневоле она задумалась о прошлом. Появление в доме юного Бронского решительно встревожило ее покой. Он так похож!..

Марья Алексеевна вновь перенеслась туда, в дни благоуханной юности. Вспомнила последнюю встречу с любимым Сережей. Они были счастливы ожидаемым венчанием и долго целовались в боскете, спрятавшись от нескромных взоров среди экзотических пальм. Маше так не хотелось, чтобы он уходил: казалось, она и мига не проживет без любимого.

– Завтра к обеду я буду у вас, - шептал юноша, утешая ее и не имея сил разомкнуть объятья.

– Не уходи, не уходи, - в исступлении молила она, не желая отпускать возлюбленного.

Однако их искали, пришлось покинуть зеленое убежище. Маша едва не в слезах прощалась с женихом, долго держала его за руку в передней, когда он уж готов был уйти. Маменька упрекнула Машу:

– Полно, душенька, что за ребячество? Завтра свидитесь, Бог даст.

Бог не дал. Долгие годы после, вспоминая тот день, Марья Алексеевна убеждалась, что любящее сердце ее вещало близкую беду. Но по сей день она не может понять, почему Сережа отказался от нее. По сей день она не может думать об этом, чтобы не переживать заново страшную боль.

Маша ждала весь следующий день. Сережа не пришел. И на другой день тоже. Батюшка вдруг поклялся, что больше не пустит юношу на порог. Она ничего не понимала. Она не могла есть, спать, говорить. Доктора хором твердили о нервной горячке и требовали по исцелении скорой перемены места. Она просила встречи с ним, ей было отказано. Как только Маша немного оправилась, родители увезли ее в Петербург. С тех пор они никогда не виделись...

20.

Наконец-то Базиль уехал. Едва за воротами скрылся его возок, Марья Алексеевна распорядилась запрячь старый дормез, которым пользовались лишь в крайних случаях. Конюх Фомич встретил ее в штыки:

– Не велено без хозяина тревожить лошадей! Где ж это видано, чтобы денно-нощно гонять их, как борзых собак? Чай, кони, не собаки...

В отчаянии Марья Алексеевна обратилась к Василисе:

– Скажи хоть ты ему! Не слушается и все тут.

Нянька пользовалась у дворни безграничным доверием еще со времен покойного барина.

– Ах, матушка, кабы тебе самой-то худа не было, - покачала головой старуха.
– Шибко надо что ль?

– Надобно, очень!
– подтвердила Марья Алексеевна.

– Ну да вместе ответ держать будем!
– и Василиса отправилась увещевать конюха.

Марья Алексеевна тем временем собиралась в путь. Она придирчиво осмотрела свои жалкие туалеты, выбрала платье, менее всего пострадавшее от времени, украсила его давешней косынкой. Теплую шляпку выбирать не пришлось: она была одна. Поколебавшись, дама уложила по щекам накладные локоны. Добавив чуточку румян и подкрасив губы, она осталась довольна собой. Старая шубка из голубого песца смотрелась еще вовсе недурно.

Наконец, все готово. Василисе удалось уговорить конюха, лошадей впрягли в тяжелый дормез. Как скоро Сенька увез Норова, править экипажем посадили форейтора - мальчишку лет четырнадцати.

– Он справится?
– с опаской глядя на него, спросила Марья Алексеевна.
– В лесу разбойники, что как нападут?

– Положись на волю Божью, матушка, - заявила Василиса.
– Коли разбойники нападут, никто не поможет. Не езжала бы от греха подальше.

Марья Алексеевна не долго колебалась:

– Нет, еду! И будь что будет. Да и кто соблазнится этакой рухлядью!

Дама разумела старый дормез.

– Скажи хоть, куда едешь, где искать-то, коли что?
– не отставала Василиса.

Марья Алексеевна отмахнулась:

– К ночи я вернусь!

Она забралась в карету и велела трогать. Экипаж тяжело сдвинулся с места, скрипя полозьями, покатил к лесной дороге, укатанной дровяными возами. Мальчишка на козлах старался что было мочи: басом покрикивал на лошадей, дергал за вожжи. Марья же Алексеевна, занятая своими мыслями, ничего не замечала.