Волшебная сказка Нью-Йорка

Данливи Джеймс Патрик

— Пожалуйста, мадам. Я вас умоляю.

— Он меня умоляет. Это все, что вы мне можете предложить. Мольбы. Я не желаю возиться с этим телом. И хоронить его не стану. Можете оставить его себе.

— О господи, ну, пожалуйста, мадам. Это моя вина.

— Ваша.

— Да.

Кристиан стоит, замерев, руки по швам. Губы сжаты. Его колотит дрожь. Как крупная, так и мелкая. Гарриет вновь принимается тыкать пальцем. Горжетка слетает с плеч. Кристиан ее поднимает. Гарриет отталкивает его руку.

— Так это вы сделали. С моим Герби. Это ваша работа.

— Я сделал все, что было в моих силах.

— В ваших силах, ха-ха.

Раскрасил моего мужа, будто грошовую потаскуху. Что вы сделали с его кожей. Она была совершенно нормальной. Вы нанесли оскорбление старой вдове. Марджи, запоминай все, что он говорит, будешь свидетельницей.

— Мы могли бы предложить вам какое-то возмещение.

— Возмещение. Марджи, ты слышишь. Этот хмырь говорит, что я получу возмещение. Что у вас здесь, торговля некондиционным товаром.

— Да. Вот именно. И если ты, сука ебаная паскудная, не перестанешь вонять, я накачаю тебя формалином и толкану разъездному музею уродов.

— Что. Как. Что ты сказал. Вдове. Перед гробом мужа, вы слышали, что он сказал.

Кристиан в ярости вылетает из сумрачного покоя. Минует мисс Мускус, засунувшую в рот чуть ли не всю ладонь. Последний проход по канареечному ковру. Выбивался из сил. Хотел сделать все наилучшим образом. Потел, как последний невольник. Вымыл в шампуне и уложил каждый его волосок. Отполировал каждый ноготь. Даже повязал на него свой собственный шотландский галстук. Просто хочется выть от этой гнусной истории. Многие часы работы. Грезы и упования. Что вот-де придут люди. Полные печали. И сердца их забьются быстрее, ибо в душах вдруг оживет память о прежнем, не разрушенном жизнью лице этого человека. Тронутом в последние его земные мгновения отсветом юности. Танцующим последнее па в молчании мира. Проблеск блаженства.

ВЭтомГородеГоря

13

Кристиан торопливо шагает на запад. Сквозь дребезжащую музыку Лексингтон-авеню, мимо широкого Паркового бульвара и элегантных витрин Мэдисон. Поднимаясь по одной и опускаясь по другой стороне наводненной людьми Парк-авеню. На перекрестках задувает порывами холодный восточный ветер. Прилетающий с Бруклина. Сквозь решетки всех исправительных заведений. Из-за которых, не мигая, в тревоге таращатся узники.

Вот и те двери, у которых Вайн по его словам видел меня. Вежливого и выдержанного. Теперь у них стоит мужчина, колотя в цинковую плошку. Перед ним сидит на коврике собака— поводырь. Над дорожными знаками, словно большие слезы, свисают два фонаря. Парковка запрещена, как и проезд грузовиков. Особенно, когда сюда рекой стекаются люди, привлеченные распродажей. Чарли сказал, как выйду на пенсию, куплю себе тренировочную лужайку для гольфа, вот где настоящие деньги. Ведерко с мячами — доллар. И сиди, греби их граблями. А если кто в мишень попадет, тому ведерко задаром, ну они и торчат там целыми днями, стараются. Сказал, что там всякому хватит места, чтобы сшибить пару долларов.

Четыре тридцать показывают часы за цельного стекла окном. Где улыбающиеся девушки в синей форме в два счета превращают вас в пассажиров авиалиний. Скоро Вайн отправится на свой обычный ежевечерний объезд. К этому времени меня уже прикончат и разделают на части. И подадут по большому куску каждой из дам бридж-клуба Гарриет. Я-то знаю, что я бальзамировщик хороший. Просто слишком передовой для отсталых людей, которым не достает культурных критериев, чтобы по достоинству оценить мое мастерство, для этого требуются знатоки, способные шагать в ногу со временем. Сквозь окно наверху видны изукрашенные золотом потолки. За одним из таких одетых камнем, осененных тенью и закрытых ставнями окон, мог бы стоять и я, бреясь перед тем, как под вечер помчать через город на свиданье. Созданный для жизни богатых и родовитых. Каждый день заводил бы себе новый ночной горшок из нефрита. Но все, что мне остается сейчас, это топать дальше. Оставаться в вечном движении. В надежде на мастерский финт утешительной удачи.

Кристиан крейсерским ходом проплывает мимо красно-ковровых ступеней монументальной гостиницы. И мимо входа в подземку, которым я не видел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь пользовался. Стоит, дожидаясь переключения светофора. У только что выставленного лотка с напитками и натянутого над панелью полосатого тента кафе, поджидающего беспечных прохожих с толстыми сигарами во рту. Приметил сидящую там даму с затейливой башней на голове. Хорошее добавление к моей коллекции посмертных причесок. Расстроенный муж взревел бы. Можно подумать, вы мне жену не к похоронам готовили, а к конкурсу красоты. Можете даже поспорить, сэр. И она победит. Она, почитай, уже вышла в финал. Ха-ха. Задроченный ты боров.

Кристиан прячет в ладони лицо. Потирает виски у бровей. Ожидает, когда зеленый свет скажет ему, иди. Увязая в поклепах. Пересеки, как бы то ни было трудно, улицу и шагай навстречу жизни. К низу высокого, рыжеватых тонов отеля притулились закусочная и аптека. В первом ряду ожидающих пешеходов темноволосая девушка. Улыбается мне. Порыв ветра вздувает ее белый плащ, показывая цветистое платье. Синий зонт в обтянутой белой перчаткой руке. Она минует меня, и дуновенье духов пробивается сквозь автомобильную гарь. Слышал, как она почти беззвучно прошептала, хелло. Остановись у края панели. Чтобы обернуться и посмотреть. Как она останавливается. Оборачивается и смотрит. И улыбается снова.

Кристиан замирает. Может уйти. Если я не сделаю первого шага. Мне нужно с кем-то поговорить. С кем-то, в ком еще уцелели душа и разум. Чтобы в любви и радости бороться, кувыркаясь под грудами грез. Чтобы заставить ее глаза изливать на меня веру. В мое благородство. Вынырнула из толпы. Потратишь отложенную двухнедельную квартирную плату, может быть даже сведешь ее пообедать. В один из баров с уютными кабинками. Где толстенные ломти ростбифа кладут на ржаной хлеб и не жалеют подливки. И все это смывается вниз золотыми струями пива.

Имя ее Карлотта. Мягкие, мерцающие, пьянящие губы. Я спросил, вы позволите вас угостить. Шагая впереди меня, она спустилась по трем ступенькам и сквозь мотающуюся дверь вошла в темный бар. Перебирая пальцами голубые и красные бусины на шее. Официантка спросила, что вы хотите. Я ответил, что она хочет хлебной водки, а я имбирного пива.

— Одного пива не подаем.

— Почему.

— Потому что не подаем. Только к крепким напиткам.

Кристиан получил имбирное пиво, а Карлотта две водки. На ногтях у нее большие небрежные ярко-красные мазки. Она вылила обе водки на кубики льда и перекрестила ноги.