Волшебник Земноморья (сборник)
Шрифт:
– Удивительные у вас тут люди, все с деревьями возятся, – сказал после долгой паузы Ястреб. – А что как заморозки ударят?
– Это ничего, – ответил тощий человек на дальнем конце завалинки. Местные все сидели в ряд, прислонясь спинами к стене гостиницы, под нависающим козырьком тростниковой крыши. Босые ноги их были выстроены в одну линию; прямо за этой линией по земле стучали теплые капли тихого апрельского дождя.
– Да заморозки – это пустяки, – подхватил мэр, – дождь – вот беда. От дождя коконы гниют. И уж если он польет, то никому его не остановить. И раньше не могли! – Он самым решительным образом был настроен против колдунов и колдовства; кое-кто из остальных, похоже, думал иначе.
– Никогда раньше в это время года дождь не шел, – сказал один из них. – Впрочем,
– Кто? Старый Милди? Ну так что ж, теперь-то он умер, – откликнулся мэр.
– Его еще Садовником звали, – сказал тот тощий, с дальнего конца.
– Да, точно. Звали его так, – подхватил другой. И тишина повисла, словно дождливое облако.
В единственной комнате для постояльцев, что имелась в местной гостинице, сидел у окна Аррен. Он снял со стены старую трехструнную лютню с длинным грифом – такие когда-то были широко распространены здесь, на Шелковом острове, – и теперь тихонько наигрывал на ней, пытаясь настроить. Музыка его звучала не громче стука дождевых капель по тростниковой крыше.
– На рынках Хорта я видел всякие дрянные ткани, которые выдавали за шелка с Лорбанери, – сказал Ястреб. – Кое-какие из них и впрямь напоминали ваши шелка. Но ни одной настоящей шелковой ткани с Лорбанери я там не видел.
– У нас несколько сезонов подряд неудачные, – ответил тощий. – Уж лет пять, поди.
– Пять лет и есть, как раз с осеннего равноденствия, – прошамкал добродушно какой-то древний старик. – В аккурат с того дня, как старый Милди помер. Да, взял вот и помер, а ведь он тогда моложе меня был. Да и помер-то прямо накануне равноденствия.
– Ну и что ж, что шелка не хватает, зато цены на него растут, – заявил мэр. – За один рулон синего шелка-сырца мы теперь получаем столько, сколько раньше за три.
– Если бы. Где торговые корабли-то? Да и цвет синий совсем не тот, – сказал тощий, и они по крайней мере полчаса спорили по поводу качества красок, которыми пользуются теперь в общественных мастерских.
– А кто у вас тут краски делает? – спросил Ястреб, и тут же посыпались новые жалобы.
Самым главным было то, что лучшими красильщиками острова издавна считались члены одной семьи, причем вроде бы семьи колдунов. Может, когда-то они и правда были колдунами, да только теперь свое мастерство утратили. Потеряли ключи к нему, а никто другой так эти ключи и не подобрал, как горько заметил все тот же тощий человек. С этим согласились все, кроме мэра. Все считали, что знаменитые синие шелка Лорбанери и несравненный алый «драконов огонь», который носили когда-то давно королевы в Хавноре, стали теперь уже не те. Что-то из них ушло. То ли беспричинные дожди были виноваты, то ли природные красители, то ли мастера.
– А может, глаза? – ехидно спросил тощий. – Глаза тех, кто не может отличить небесную лазурь от синей глины? – И глянул на мэра. Тот вызова не принял, и снова все погрузились в молчание.
Легкое вино, казалось, сделало их настроение лишь еще более кислым. Лица помрачнели, никто не говорил ни слова, и лишь дождь стучал по листьям бесчисленных садов в долине да где-то внизу шептало море – недалеко, в конце их улицы. И в темноте за закрытыми дверями гостиницы мурлыкала что-то лютня.
– Он петь-то умеет, твой парнишка, что больше на девку смахивает? – спросил мэр.
– О да, петь он умеет. Аррен! Спой-ка нам, сынок.
– Я не могу заставить эту лютню перестать играть в миноре! – Аррен с улыбкой высунулся из окна. – Ей, видно, хочется плакать. Что вам угодно послушать, дорогие хозяева?
– Что-нибудь новенькое, – пробурчал мэр.
Лютня слегка вздрогнула, когда юноша коснулся ее струн.
– Может быть, это будет для вас новинкой, – сказал он и запел:
По белым отмелям Солеа,Где ветви красные склонилиДеревья пышные в цвету,Бредет в тоске невыразимой,В тоске по милому супругу,Склонив, подобно белой ветви,Свою прелестную головкуИ ожидая скоройОни так и застыли – с грькими, упрямыми выражениями на лицах, усталые, уронив натруженные руки. Сидели не шевелясь в теплых дождливых сумерках южного вечера и слушали песню, похожую на тоскливый крик лебедя над холодными водами Эа, лебедя, потерявшего свою подругу. И еще некоторое время, когда Аррен уже кончил петь, сидели они, по-прежнему не двигаясь.
– Странная какая-то музыка, – сказал один неуверенно.
Другой, видимо, полагающий, что Лорбанери – центр Вселенной, заявил:
– Иноземная музыка всегда какая-то странная да мрачная.
– А вы нам что-нибудь свое спойте, – сказал Ястреб. – Я бы и сам с удовольствием что-нибудь веселое послушал. Парень-то мой вечно поет о древних героях, что давно во славе почили.
– Ну давай, что ли, я спою, – вызвался последний из говоривших и ударил по струнам арфы. Песня его была о распрекрасном бочонке, полном доброго винца, – и «хей-хо! как мы здорово живем!». Но никто почему-то подпевать ему не стал, и он в полном одиночестве выкрикивал – все тише и тише – свое «хей-хо».
– Ну вот, уже и петь-то никто как следует не умеет! – сердито сказал он. – А все молодежь эта, все чего-то меняют да делают по-другому, а старые песни и не знают вовсе.
– Да не в этом дело, – сказал тощий, – просто теперь уж никто ничего как следует не умеет. Все кругом как-то не так.
– Да, точно, – прошамкал самый старый, – ушло счастье-то. Вот ведь какая штука. Была удача, да вся вышла.
После этих слов говорить оказалось особенно не о чем. Жители по двое, по трое разошлись по домам, и вскоре Ястреб остался в полном одиночестве на завалинке под окном их комнаты. И тут наконец волшебник рассмеялся. Но невеселый то был смех.
В комнату, где сидел с лютней Аррен, вошла застенчивая жена хозяина гостиницы и приготовила им постели на полу; потом тихонько вышла, и они улеглись спать. Однако высокие балки комнаты оказались прибежищем множества летучих мышей. Через незастекленные окна комнаты всю ночь напролет влетали и вылетали с тонким пронзительным писком мыши. Только на заре, вернувшись наконец в свои гнезда, они успокоились и аккуратными серыми кулечками свесились с балок головами вниз.
Возможно, из-за непрерывно снующих мышей Аррен спал тревожно. Он уже много дней не спал на берегу; тело отвыкло от неподвижности земли, и ему все казалось, едва он начинал засыпать, что земля под ним качается, качается, качается, будто волны… а потом начинает ускользать, проваливаться, и он в ужасе просыпался. Когда же наконец ему удалось по-настоящему заснуть, то он оказался прикованным цепью к скамье работоргового судна; рядом были еще такие же рабы, только все мертвые. Он несколько раз просыпался, пытаясь прогнать этот кошмар, однако, заснув, снова возвращался на ту же палубу. И он был там совсем один, намертво прикованный цепью. И вдруг чей-то странный тягучий голос прозвучал у него в ушах: «Освободись от оков. Пусть падут твои цепи». Он попытался встать и, как ни странно, встал. И тут же оказался на мрачной бескрайней вересковой пустоши, небо над которой было закрыто тяжелыми тучами. Что-то ужасное таилось и в самой этой местности, и в плотном воздухе над ней – ужас, ужас окружал его со всех сторон. Он находился как бы внутри этого ужаса, и не было перед ним пути, чтобы выбраться оттуда. Он должен был непременно отыскать этот путь, но не видел ни одной тропы: пути не было. А сам он был маленький, словно младенец, словно муравей, а ужасное пространство, казалось, не имело границ, не имело пределов. Он попытался идти куда-то, споткнулся и проснулся.