Волшебник Земноморья (сборник)
Шрифт:
Аррен проснулся со смятенным сердцем, пытаясь унять его бешеный стук. Скрюченные ноги затекли. Он сел, стараясь прогнать воспоминания о страшном сне. Заря еще не алела на востоке, но тьма уже понемногу рассеивалась. Мачта поскрипывала, легкий парус, надутый северо-восточным ветром, сверкал белизной и трепетал у него над головой. На носу крепко и неслышно спал его товарищ. Аррен снова лег и задремал; окончательно его разбудил уже яркий свет нового дня.
Море было таким голубым и тихим, что плавание в чистой и теплой воде скорее напоминало скольжение или полет – странный, похожий на сон.
Днем он спросил:
– А к снам волшебники относятся серьезно?
Ястреб ловил рыбу, внимательно следя за лесой. Он долго молчал, потом спросил:
– А
– Мне хотелось знать, есть ли в снах хоть доля правды.
– Конечно.
– И они действительно говорят правду о том, что будет?
Но тут у Ястреба стало клевать, и через десять минут, когда он вытащил их будущий обед в лодку – великолепного серебристо-синего окуня, – вопрос Аррена был начисто забыт.
После обеда, когда они нежились под навесом, дающим защиту от нещадно палящего солнца, Аррен спросил:
– А что нам нужно в Лорбанери?
– То, зачем мы вообще пустились в путь, – ответил Ястреб.
– В Энладе, – чуть погодя проговорил Аррен, – есть одна история – о мальчике, чьим учителем был камень.
– Вот как?.. Ну и чему он у него учился?
– Не задавать вопросов.
Ястреб фыркнул, словно подавив приступ смеха, и сел прямо.
– Ну ладно! – сказал он. – Хоть я и предпочитаю не говорить ни о чем, пока не пойму сам, о чем говорю. Почему волшебство больше не действует в городе Хорте и на острове Нарведен и, возможно, во всех Пределах? Именно это мы и пытаемся узнать, разве не так?
– Так.
– Знаешь старую поговорку: «В дальних Пределах все правила меняются»? Ее очень любят моряки, но придумали волшебники, и она значит, что даже волшебство само по себе зависит от конкретного места. Настоящее заклятие, прекрасно действующее на Роке, может оказаться набором пустых слов на Иффише. Язык Созидания помнят не везде; тут одно слово, там другое. А плетение заклятий само по себе связано с землей и водой, с ветрами и солнечным светом тех мест, где оно родилось. Однажды мне пришлось заплыть так далеко на восток, что ни вода, ни ветер не слушались моих команд, поскольку сами не знали своих подлинных имен. Ибо мир очень велик, Открытое море простирается дальше всех ведомых человеку Пределов, и где-то там, далеко, существуют иные миры. Если представить себе громадное пространство Вселенной и немыслимую протяженность времен, то вряд ли найдется такое слово, которое везде и всегда будет иметь одно и то же значение, свое подлинное значение и свою силу, кроме самого Первого Слова, которое произнес Сегой, создавая все сущее, или Последнего Слова, которое никогда еще не произносилось и не будет произнесено до Всеобщего Разрушения… Так что даже внутри нашего мира, Земноморья, на тех небольших островках, что ведомы нам, существует множество различий, загадок и разнообразных явлений. И наименее известен людям полный тайн Южный Предел. Очень немногие из волшебников с Внутренних островов бывали в этих краях. Здешние жители не любят волшебников, поскольку обладают – так, во всяком случае, считается – некоей собственной магией. Но слухи об этом неясны, и, возможно, само искусство волшебства никогда и не было здесь достаточно хорошо известно и понято. Если это так, то искусство это легко можно было уничтожить совсем, если кто-то всерьез решил этим заняться, или, по крайней мере, ослабить его было бы куда легче, чем развитое магическое искусство Внутренних островов. В таком случае вполне объяснимы и разные истории о том, как исчезло волшебство на юге Земноморья. Ибо любая наука или искусство – это как бы построенный людьми канал, в берегах которого все их деяния проистекают мощно и глубоко; там же, где нет такого русла, деяния людские мелки и часто ошибочны, бесцельны. Так и та толстуха с зеркалами, утратив свое волшебное мастерство, думает, что никогда им не обладала. Так и Харе жует свою хазию и думает, что с ее помощью отправляется дальше, чем самые величайшие маги, хотя на самом деле едва добирается до границы, где кончаются сны, и тут же теряет путь… Но в какую
– Да, но…
– Тогда позволь своему «камню» некоторое время помолчать! – сказал волшебник. И уселся спиной к мачте в желтоватой тени навеса и стал смотреть куда-то в море, на запад, а лодка плыла и плыла на юг под полуденным небом. Волшебник просидел не шелохнувшись несколько часов. Аррен успел пару раз искупаться, осторожно соскальзывая в воду с кормы: ему не хотелось пересекать линию того мрачного взгляда, каким волшебник упорно смотрел на запад и, казалось, видел куда дальше яркой линии горизонта, дальше голубого купола неба, видел то, что находилось за пределами этого мира света.
Наконец Ястреб прервал свое мрачное молчание и снова стал откликаться на вопросы Аррена; впрочем, отвечал весьма скупо, роняя буквально по одному слову. Должным образом воспитанный, Аррен быстро понял, что отвечает его товарищ лишь из вежливости, а природная сдержанность не позволяет ему показать, как тяжело у него на душе. Юноша умолк и больше не приставал с вопросами, а ближе к вечеру сказал:
– Если я спою, это не помешает тебе думать?
Ястреб в ответ попробовал пошутить:
– Ну, это зависит от качества пения.
Аррен сел, прислонившись спиной к мачте, и запел. Его голос уже не был столь звонким и чистым, как когда-то, несколько лет назад, когда он старательно занимался музыкой дома в Бериле и преподаватель задавал ему тон, перебирая струны арфы; теперь самые высокие ноты он брал чуть хрипловато, зато голос его стал глубже и походил на звук виолы, чистый и печальный. Он пел «Плач о Белом Чародее» – песнь, которую сложила Эльфарран, когда узнала о смерти Морреда и ждала собственной кончины. Песнь эту поют нечасто, и петь ее нелегко. Ястреб слушал, как юный голос, сильный, уверенный и печальный, летел между багровым закатным небом и морем, и внезапно слезы, туманя взор, выступили у него на глазах.
Аррен, закончив песнь, некоторое время молчал, потом снова запел, но более короткие и более простые песенки, и пел негромко, стараясь не нарушать великое однообразие недвижимого воздуха, тяжело вздыхающего моря, меркнущего света – встречая торжественно приближающуюся ночь.
Когда он умолк совсем, все вокруг словно застыло, ветер улегся, волны едва вздымались, деревянная обшивка и снасти поскрипывали чуть слышно. Море лежало успокоенное, и над ним одна за другой загорались звезды. Вдруг на юге возник пронзительно-яркий свет, отразившись на поверхности моря золотистой дорожкой сверкающих бликов.
– Смотри! Сигнальный маяк! – воскликнул Аррен и через минуту спросил: – А может, это звезда?
Ястреб некоторое время молча смотрел на юг и наконец промолвил:
– Я думаю, что это, должно быть, звезда Гобардон. Она видна только в Южном Пределе. «Гобардон» значит «корона». Курремкармеррук говорил, что если плыть все дальше и дальше на юг, то непременно увидишь еще восемь ярких звезд, расположенных ниже звезды Гобардон; вместе они составляют крупное созвездие. Кое-кто считает, что оно похоже на бегущего человека, другие говорят, что это руна Агнен. Руна Конца.
Они смотрели, как звезда Гобардон ясно и спокойно горит в небесах над неспокойным морем, словно зовет вперед.
– Ты так пел песнь Эльфарран, – проговорил вдруг Ястреб, – словно сам пережил ее горе и донес эти чувства до меня… Из всех историй о Земноморье именно эта всегда была наиболее близка моему сердцу. И великое мужество Морреда в час отчаяния, и Серриадх, рожденный как бы по ту сторону горя, – добрый и милосердный король. И она, Эльфарран. Даже когда я совершил величайшее в своей жизни зло, то и тогда я думал, что взываю к ее красоте; и я видел ее – да, какое-то мгновение я видел живую Эльфарран…