Волшебники: антология
Шрифт:
Я положил отцовский меч себе на колени, скрестил руки на груди и уставился на сего, как я надеялся, суровым взглядом:
— Ну ладно. Я, чернокнижник, приказываю вам объясниться.
Он развел руками; теперь этот человек казался совсем беспомощным.
— Чернокнижник, я не знаю, с чего начать…
— Почему вы решили, что я ваш сын?
Он шагнул к разбитой статуе, изображавшей птицу, и сел на плоской поверхности, на месте отколотой птичьей головы. Не ответив на мой вопрос, он несколько минут сидел молча. Я подумал, что он забыл обо мне и впал в какую-то летаргию. Сначала я глядел на болтавшиеся створки окна, потом от нечего делать стал
Наконец он вздохнул и сказал:
— Что тебе известно о том, откуда ты происходишь, чернокнижник и сын чернокнижника?
Я рассказал ему немного моей истории, и он лишь снова вздохнул и сказал, что я могущественный чернокнижник, хоть и не обладающий пока знанием.
— Тогда научите меня, — сказал я.
— Когда твоя мать оставила тебя, — сказал он, — причина была в том, что она не могла пойти дальше Лешэ, царства сновидений. Из-за того, что ее не приготовили к погребению, она не может по-настоящему пойти в Землю Мертвых. Существуют четыре царства, и ты должен это понимать. Земля есть царство Эшэ, мир живых людей. Но сны наши приходят из туманов над рекой, из Лешэ, где страна сновидений граничит со страной смерти. Мы видим во сне беспокойных духов, потому что они обитают в Лешэ, как и твоя мать. Далее лежит Ташэ, подлинное обиталище мертвых, где все пребывают в местах, отведенных им богом.
— А четвертое царство?
— Оно называется Акимшэ — святость. В сердце бога, в сознании бога, среди огненных фонтанов, где рождаются сами боги, и миры, и звезды, — это Акимшэ, святость, и описать ее невозможно. Ни величайшие прорицатели, ни чернокнижники, ни даже сами боги не могут взглянуть на конечную загадку Акимшэ.
— Но это все-таки внутри Сурат-Кемада, — сказал я. — Я не понимаю, как…
— Хорошо, что ты не понимаешь. Даже Сурат-Кемад не понимает. Даже он не может взглянуть на это…
Я поторопился прервать его:
— Мне снова пора в путь. Я должен найти отца.
И тогда мой собеседник снова сказал поразительные слова:
— Да, конечно же. Я знаю его. Он в наших краях обладает огромной властью.
Вы… вы… его знаете? — Больше я не смог сказать ни слова. Все мысли мои перепутались.
— Он обитает здесь, пользуясь особыми почестями, ибо он — чернокнижник, — сказал старик. — Но он должен оставаться здесь, потому что он, пусть и единственный в своем роде среди слуг Сурат-Кемада, все же слуга.
Я встал; йоги мои подкашивались. Я закрутил на поясе разорванные брюки, стараясь выглядеть по меньшей мере прилично, но ткани почти не осталось. Потом я засунул за пояс меч.
Так я и стоял, тяжело дыша от напряжения, и морщился, потому что натянулась кожа на моих искусанных боках.
— Вы должны отвести меня к отцу, — сказал я.
Я могу лишь показать тебе дорогу, — грустно покачал он головой.
— Куда мне идти?
Старик указал наверх — туда, где было открытое окно.
— Туда?
— Да, — сказал он, — туда. — Но…
Я подошел к двери, которая располагалась в стене горизонтально, и открыл ее: створка опустилась вниз. Перед моим взглядом раскинулся густой лес, росший горизонтально, а грунт поднимался вертикально. Среди стволов витала светящаяся дымка, похожая на рассветный туман, который вот-вот развеется. На ветвях порхали и чирикали птицы со сверкающими перышками. В лицо и грудь мне подул теплый сырой ветер.
Седобородый мужчина положил мне руку на плечо и увел меня в сторону.
— Нет, — сказал он, — ты никогда не найдешь отца,
Я начал неловко карабкаться вверх; мышцы болели. Кисть правой руки в том месте, где ее коснулись губы змея-стражника, онемела.
Я ухватился за изображение бога, а потом закинул на него всю руку. Подтянулся и уселся верхом на Сурат-Кемада, свесив ноги.
— Ты так и не ответил на мой вопрос. Почему ты решил, что я твой сын?
— Это очень давняя история и очень горестная. Я спросил его ни к чему не обязывающим тоном:
— Вы могли бы… рассказать мне об этом?
Он сел на край кровати и устремил на меня взор:
— Меня звали Аукни, сын Невата. Жил я намного дальше известных тебе земель, дальше устья Великой реки. На другом берегу моря среди тех, кого у вас называют варварами. У меня была жена. Я очень любил ее. Разве это удивительно, пусть даже и для варвара? Вовсе нет. Когда она умерла, нося моего первенца, и сын мой тоже умер у нее в утробе, горе мое не знало границ. Боги моей родины не могли утешить меня, ведь они суровые лесные духи леса и холмов и утешать кого-то — не их дело. Поэтому я отправился в вашу страну — сначала в Город в Устье, где долго молился перед образом Бел-Кемада и отдал много золота его жрецам. Но он не ответил мне, и, когда у меня закончились деньги, жрецы выставили меня вон. И тогда я пустился в странствие вдоль всей Великой реки, по лесам, равнинам и болотам. Я поселился вместе со святыми людьми, обитавшими высоко в горах. У них я научился видеть сны. Они думали, что научат меня довольствоваться тем, что у меня есть, но я-то придумал для себя отчаянный план. А именно: я собирался стать самым могущественным сновидцем из всех и проделать путь за пределы Лешэ — к озеру Ташэ, а потом и дальше. Я хотел найти моего сына, который пытался прийти в этот мир, но не смог, и привести его обратно с собой. Мертвые, как положено, возвращаются к Пожирающему Богу, так что вернуть жену у меня надежды не было. А вот нерожденного, как я думал — и до сих пор так считаю, — я мог бы отыскать. Пока что удалась лишь первая часть моего плана. Я здесь. Но я не нашел сына. Когда я увидел здесь тебя, живого, во мне снова пробудилась надежда, но очень ненадолго.
— Я здесь благодаря Сивилле, — сказал я.
— Да, я это понял по той отметине, что она на тебе оставила.
— По какой еще отметине?
Он встал, порылся в куче обломков и подал мне осколок зеркала.
— Ты разве не знал? — тихо спросил он.
Я смотрел на свое отражение. Пятно на лбу, где поцеловала меня Сивилла, горело так же ярко, как глаза эватим.
Я отдал ему зеркало и в тот же момент заметил, что и от кистей моих рук тоже исходит бледное сияние там, где к ним прикасалась моя мать. На том месте, где к руке прикасались губы змея-стражника, когда он взял у меня монеты, на коже остался ожог, уже заживший и превратившийся в гладкий белый шрам.
Я сидел неподвижно и смотрел на руки.
— Если я и в самом деле чернокнижник, — сказал я, — то постараюсь помочь тебе. Ты не должен меня бояться.
Он протянул мне кубок:
— Выпей вот это.
— Но мне нельзя. Если я хоть что-то здесь выпью, то я… Старик вздохнул:
— Как ты еще невежествен, чернокнижник. Это лее воды из Лешэ — из реки, наполненной сновидениями. Эта вода принесет тебе многие видения. От нее у тебя по-настоящему откроются глаза, но ты не будешь привязан к миру мертвых. Привязывают к нему воды Ташэ, а не Лешэ.