Волшебное очарование Монтаны
Шрифт:
— Своего чего?
Понимая, что резкие движения напугают ослабших животных, Остин тихо повторил:
— Спасения.
— Я не просила тебя о помощи. По-моему, ты сам влез в мои дела… опять!
— Это не очень обременительно, — улыбнулся он. — Простое «спасибо, Остин» было бы платой мне за услугу. — (Она уставилась на него широко открытыми глазами.) — Не понимаю, — продолжал он, — почему так трудно для тебя произнести простейшие слова? Поблагодарить за услугу — это всего лишь обычная учтивость.
— И ради этого ты превращаешь
— Предположим, что так.
— Ты лжешь. Тебе от меня что-то нужно, и это выходит за пределы просто добрососедских отношений, — рассердилась она, чувствуя, как пылают ее щеки.
Она бы охотно произнесла свою тираду ледяным тоном, но Остин Синклер раздражал ее: с одной стороны, ей хотелось вступить с ним в перепалку, а с другой… Что же с ней такое творилось? Он ведь ничего для нее не значит. Ничего. Нужно затвердить это раз и навсегда. Иначе не избежать очень больших неприятностей.
Он с такой стремительностью обнял ее и столь искусно впился в губы, что Моника сдалась прежде, чем поняла это рассудком. Его прикосновение было более возбуждающим, чем в прошлый раз, хотя казалось, что это немыслимо. На сей раз его губы были более требовательными. В том неистовстве, с каким он проник языком в ее рот, таилось ощущение, будто это — его первый и последний поцелуй. На сей раз он не сдерживал свой порыв и, казалось, не думал о том, что от его натиска земля поплыла у нее под ногами. На сей раз он готов был идти до конца. Он прижал ее к себе с такой силой, что она слышала, как бурно колотится его сердце. Его ладонь гладила ей спину.
Ее желания разгорались все больше от того, что вытворял внутри ее рта язык Остина. Они вместе упали на мягкую зеленую траву. Остин расстегнул на Монике блузку и приспустил ее с плеч, обнажая груди.
— Любые слова меркнут перед твоей красотой, произнес он низким голосом.
Непривычная к лести, Моника удивилась тому наслаждению, с каким внимала его словам.
— Никто еще не говорил мне такого, — честно призналась она.
— Значит, вокруг тебя были идиоты. Ты не только красива, но и очень чувственна.
— Остин, — шепнула она его имя, словно молитву. — Пожалуйста… — Она запустила пальцы ему в волосы и прижала его губы к своей груди. Внезапно он посмотрел ей в глаза, лаская одновременно ее грудь.
— Что ты сказала только что?
— Пожалуйста, Остин, я хочу…
Ее глаза увлажнились слезами, хотя она не испытывала грусти. Все вокруг стало расплывчатым. Ей трудно было уловить выражение его лица. О чем он думал? Испытывал ли то же, что и она? Способна ли она вообще пробудить в нем переживания подобной остроты и силы?
— Ни разу еще не слышал, чтобы ты просила меня о чем-нибудь.
Остин стремительно расстегнул «молнию» на ее джинсах и скользнул ладонью по животу. По телу Моники прошла дрожь. Ладонь скользила все ниже и ниже, вызывая все большие содрогания. Но не от холода, потому что все тело пылало.
Его
— Скажи, чего ты действительно хочешь. Она хранила молчание. Потом сдернула джинсы до колен. Вняв ее позыву, он приподнял ее над травой и помог освободиться от одежды. Усадил на колени и вожделенно осмотрел с головы до ног. Потом провел ладонями от шеи до грудей, помедлил, лаская их, и стал спускаться ниже. Тело Моники содрогнулось, как содрогается брошенная на берег рыба, только не от боли, а от мучительного желания. Как ни странно, застенчивость не сковывала ее. Увидев, с какой страстностью взирает на нее Остин, она ответила ему тем же. Она не хотела таиться перед ним.
Внезапно он прекратил ласки и снял с себя одежду, после чего вытянулся вдоль ее тела. Их лица почти соприкасались.
— Посмотри на меня, Моника. — (Она открыла глаза и подумала, что не видела ничего прекраснее нежности, которую излучал в эту минуту взгляд Остина.) — Я могу остановиться прямо сейчас и уйти.
— Зачем?
— Я хочу, чтобы ты понимала, что происходит.
— Я понимаю.
— В самом деле, — обольстительно улыбнулся он и слегка подул на ее затвердевший сосок. — Ты в огне.
— Я чувствую себя самой собой.
— Я хочу тебя так сильно, что даже испытываю боль.
Она коснулась его щеки.
— Тогда прекрати эту боль, Остин. Прекрати…
Он с жадностью впился в ее губы. Потом она почувствовала, как в нее вторглась горячая мужская плоть. Ощущение было сродни удару молнии. Монику заполнило восхитительное чувство освобождения, которое быстро сменила внезапная острая боль. Поцелуи Остина не подавили ее крика, усиленного горным эхом.
— Вот и все, — прошептал он.
Боль постепенно отступила перед наслаждением. Моника обвила его руками за шею. Их губы слились. Из обоих исторгались стоны. Остин нежно сдавил ладонью ей грудь, отчего новая волна мучительного наслаждения захлестнула ее до самых чресел. Ее кожа пылала, а все внутри, казалось, плавилось от страсти. Она чувствовала себя одновременно пойманной в ловушку и бесконечно свободной. Она хотела поведать ему такое, о чем никогда не рассказала бы ни одному мужчине. Когда Остин достиг самых глубин ее тела, она всем своим существом ощутила, что ей открыт древний, запредельный путь, ведущий их сквозь время и бесконечность.
— Моника, — скорее не произнес, а выдохнул Остин.
Никто прежде не вкладывал в звучание ее имени такого благоговения. Ей казалось, что она пребывает не на пастбище, а парит где-то в космической бездне, без сопротивления и без страха, зная наверняка, что, когда вернется на землю, ее встретят любящие руки.
— Моника, — нежно шепнул Остин, прильнув к ее шее. — Ты в порядке?
Она пробудилась от своего парения среди звезд. На ее губах появилась благодарная улыбка.
— Да, Остин.