Волшебное слово (сборник)
Шрифт:
– Иди ты еще! – грубо ответил Ленька, отстраняя ее. – Отстань от меня!
В избе пахло свежеиспеченным хлебом.
На горячей печке, укрывшись с головой тулупом, Ленька лежал и слушал, как мать горько жаловалась Николке:
– При отце все – дети. А без отца все – хозяева. На одно слово – два. На два – двадцать два!
Ноги саднило. Пальцы распухли и горели. Ленька вспомнил, как в прошлом году в метель и завируху отец ходил в соседнее село за валенками. Ждали его к вечеру, а вернулся он только под утро. Бросил на лавку
– Заблудился... Метель закружила. Погляди там валенки, мать!
«Достал все-таки, – подумал Ленька. – Эх, убежал заяц! Неужели еще идти?» Голова тяжело опустилась на подушку. В сонных глазах потянулось длинное мерзлое поле... Страшно и зябко было вспоминать о нем.
На другой день Ленька встал рано и побежал в школу, чтобы еще до уроков встретить Татьяну Андреевну и объяснить ей все. Он ждал ее и волновался. Но Татьяна Андреевна пришла к самому звонку, и объяснение с ней вышло короткое и совсем не такое, как думал Ленька.
– Почему ты не был вчера в школе? – спросила учительница, останавливаясь у Ленькиной парты.
Ленька раскрыл рот, но говорить при ребятах ему не хотелось.
– Я потом... – прошептал он, глядя на Татьяну Андреевну виноватым и умоляющим взглядом.
Ее лицо вдруг стало строже: темные полоски бровей сошлись у переносья, ямочка на щеке исчезла.
Тогда, испугавшись, Ленька тоскливо выдавил из себя случайно подвернувшиеся слова:
– Дельце тут одно было... для ребятишек...
– Заболел кто-нибудь? – участливо спросила Татьяна Андреевна.
– Не заболел, а... – Ленька замялся. Потом, наспех припоминая, что хотел сказать учительнице с глазу на глаз, забормотал: – Не заболел, а погода... зима стоит...
Татьяна Андреевна, вскинув брови, смотрела на него с удивлением.
Ленька почувствовал ее недоверие и смутился окончательно.
– На болоте они... зайцы-то...
Кто-то громко фыркнул. Татьяна Андреевна гневно обернулась к классу. Ребята обеими руками затыкали себе рты и беззвучно тряслись от хохота.
– Леня! – мягко сказала Татьяна Андреевна. – Я не понимаю, что с тобой? Объясни мне толком.
Ленька стоял перед ней красный, бросая исподлобья злые, упрямые взгляды на ребят. Губы его были крепко сжаты, он молчал. Татьяна Андреевна ждала. В классе наступила тишина. И вдруг поднялся Егорка. Его круглое лицо выражало и досаду, и сочувствие к растерявшемуся товарищу.
– Скажи правду – и к стороне, – дружески кивнул он головой.
Ленька оторвался от парты.
– Я не вру! – крикнул он, тяжело дыша.
– Не врешь? – медленно переспросил Егорка. – А с пожарным Генькой где шатался?
Ленька побелел. Веснушки желтыми пятнами проступили на его щеках.
– А... ты вот что! «Шатался»! – крикнул он и рванулся к Егорке.
Татьяна Андреевна положила руку на его плечо.
– Довольно! – сказала она.
Ленька испуганно
– Я до сих пор верила тебе, Леня. – Она сняла руку с его плеча и отошла.
Ленька в смятении хотел броситься за ней, остановить ее, но ноги его приросли к полу, и, когда Татьяна Андреевна была уже около стола, он с отчаянием крикнул:
– Я зайцев ходил стрелять!
Тишина в классе прорвалась взрывом дружного смеха. И, поняв, что произошло что-то нелепое и безнадежное, Ленька тяжело опустился на парту. Ему не хотелось больше оправдываться. Все равно ему никто не поверит. Он сидел, облокотившись на спинку парты, макал в чернильницу промокашку и мазал чернилами ногти. Ребята фыркали, переглядывались.
Но Татьяна Андреевна не замечала Леньки и не интересовалась его поведением. Она объясняла урок обычным, ровным, спокойным голосом.
Вечером к матери забежала соседка Паша.
– Хоть обижайся, хоть не обижайся, а прямо тебе скажу, Поля, распустился твой парень, дальше ехать некуда, – тараторила она, дергая на шее концы платка. – Нынче мой из школы пришел, рассказывал, как Ленька перед учительницей осрамился!
– Батюшки! – испугалась Пелагея и, опустив голову на руки, заплакала. – Одна я, одна... И помочь-то мне некому.
– Некому, некому! – торопливо подтвердила Паша. – Не помощник тебе твой парень, прямо скажу.
Мать, глядя перед собой усталыми, заплаканными глазами, тихо жаловалась:
– Что день, что ночь – болит душа...
– Болит, болит! – точно обрадовалась Паша. – И за самого болит, и за мальчишку болит.
Плач матери Ленька услышал еще в сенях и, не отряхивая с валенок снега, ввалился в избу.
– Мам!..
Он вопросительно посмотрел на Пашу.
Она вытерла двумя пальцами губы.
– Себя спрашивай... – и, повернувшись, со вздохом вышла.
Ленька подошел к матери. Ему хотелось рассказать ей все, что произошло с ним в школе, пожаловаться на ребят, на Егорку, но она тихо плакала, отвернувшись от него; в Пашиных словах он чувствовал какое-то обвинение и не решался спросить. И только, охваченный жалостью, робко повторял:
– Мам... мам...
– Погоди... Найдется на тебя управа. Все отцу напишу, – неожиданно сказала мать.
Забившись на печь, Ленька сочинял отцу письмо. Слова подбирались жалостные: «Все на меня, папаня, нападают, а я старался, чтоб по-хорошему было...»
Он достал из тетради чистый лист, присел к столу и, опершись на локоть, слушал сонное дыхание матери, посапывание сестер и храп Николки. К ночи все события смешались у него в голове, он даже хорошо сам не знал, что с ним случилось. Вспоминался почему-то чай у Татьяны Андреевны за чистым уютным столом, вспоминалось длинное мерзлое болото, прямые заячьи уши, а над всем этим – доброе озабоченное лицо и большая теплая отцовская рука.