Волшебное слово (сборник)
Шрифт:
Прошло несколько дней, Ленькино место в классе все еще пустовало. Это пустое место сразу бросалось в глаза Татьяне Андреевне, когда она входила в класс. Ее сердило и тревожило отсутствие ученика. Она припоминала свой разговор с Ленькой дома, потом – неприятное объяснение в классе. Одно как-то не вязалось с другим, и Татьяна Андреевна, пожимая плечами, грустно говорила себе: «Не понимаю». Было очевидно, что Ленька не хочет и боится с ней встретиться.
Она пробовала узнать
– Матери помогает...
– С Генькой шатается...
Татьяна Андреевна позвала к себе Егорку. Егорка ничего не знал. Он рассказал только про последнюю встречу с Ленькой, когда тот возвращался с неудачной охоты.
– И чего шатался? – простодушно сказал он. – Обмерз весь... Семья, говорит, большая. А сам с Генькой на зайцев ходит.
– На зайцев?
– Ну да! С ружьем ходит. Все ребята их видели!
Татьяна Андреевна задумчиво посмотрела на Егорку.
– Мне все это узнать надо.
– Я к нему не пойду, – насупился Егорка. – Я тогда про него сказал, он на меня злится теперь.
Татьяна Андреевна села на диванчик и вздохнула. Егорка тоже присел на кончик стула и поглядел на учительницу круглыми карими глазами.
– Ведь он не ходит в класс! – почти выкрикнула Татьяна Андреевна. На щеках ее вспыхнули красные пятна.
Егорка вскочил. За эти пятна на щеках учительницы он решил хорошенько поквитаться с Ленькой.
«Вот я ему дам по шее», – подумал он про себя.
– Да вы не беспокойтесь, Татьяна Андреевна! Не беспокойтесь!
Татьяна Андреевна рассердилась:
– Что ты мне все твердишь: «Не беспокойтесь»! Я тебе говорю, что в классе, там, где сидел твой товарищ, пустое место! А ты мне повторяешь: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь»!
Егорка раскрыл рот, но Татьяна Андреевна продолжала:
– А если у тебя в семье за столом нет сестренки или братишки, который должен сидеть тут, рядом с тобой, то ты не беспокоишься?
– Так ведь он жив... – робко начал Егорка. – И не болеет, слышно...
– «Слышно»! – рассердилась Татьяна Андреевна. – А что еще тебе слышно?
Егорка потупился.
– Я с ним не дружу, – сказал он.
– Не дружишь? – протянула Татьяна Андреевна. – Тогда конечно... Тебе безразлично... Пускай болеет, пускай умирает, пускай неучем остается...
Егорка молчал.
– Ведь четыре года вы в одной школе вместе сидели. Что же это, по-твоему, ничего не значит? Научу я вас когда-нибудь быть людьми?
Егорка потянул к себе шапку.
– Ребят с собой возьми. Помогите там по хозяйству – может, не справляется он один... Да не говори, что я послала тебя, – провожая его, сказала Татьяна Андреевна.
Ленька похудел. На щеках его обозначились скулы, подбородок заострился. Когда, втянув голову в плечи, он проходил по двору или, подперевшись руками, сидел за столом, Николка спрашивал у матери: «Что это он тихий такой?»
После встречи с матерью в лесу Ленька перестал бегать из дому. Он вставал рано, гремел ведрами, наполнял водой кадку и следил за каждым шагом матери, внимательно примечая все, что она делает, и удивляясь тому, что никогда не замечал раньше, сколько у нее работы. Часто, когда мать клала руки на поясницу и с трудом разгибала спину, он подбегал к ней и испуганно говорил:
– Сядь! Сядь!
А она, вместо того чтобы жаловаться, растроганно отвечала:
– Да не устала я, милок... Ничуточки не устала...
И гладила Леньку по щеке жесткой от работы ладонью.
По ночам мать тяжко вздыхала. Ей не давало покоя, что Ленька отбился от школы. Она пробовала заговаривать об этом, но Ленька молчал, съеживался и озлоблялся. Тогда мать пыталась хитрить с ним и иногда утром, искоса поглядывая на сына, говорила:
– Батюшки! Время-то, время-то бежит! Девятый час, поди... – и клала перед ним сумку с книгами.
Ленька подходил к окну и, забывшись, смотрел на улицу. Из всех дворов выбегали школьники. Ленька барабанил по стеклу пальцами, хмурился, о чем-то думал про себя, но в школу не шел.
– Сынок! – окликала его мать.
Ленька вздрагивал, как человек, застигнутый врасплох.
– Сходил бы ты к Татьяне Андреевне, сынок. Повинился бы ей по-хорошему.
– Не в чем мне виниться, – сурово отвечал Ленька и, чтоб прекратить разговор, выходил из избы.
«Выгонит он нас», – тревожно думал Егорка, шагая по улице с соседскими ребятами, Степой и Митрошей. Митроша был рослый и крепкий. Степа – тонкий и длинный.
Егорка – приземистый и круглолицый. Все трое были неразлучными друзьями и всюду являлись вместе. Зная наперечет семьи фронтовиков, они заходили к ним как свои люди и деловито принимались за работу: кололи дрова, носили воду, перебирали вместе с хозяйками проросшую картошку и, уходя, говорили:
– Если что надо, гукните в школу, мы сразу и придем!
С первого дня войны Митроша, Степа и Егорка вывешивали в колхозной избе-читальне сводки. Переписывали они их крупными печатными буквами и заканчивали всегда одними и теми же словами: «Да здравствует непобедимая Красная Армия!»
Все село знало и любило этих ребят, и везде чувствовали они себя желанными гостями, но сегодня, идя к Леньке, Егорка хмурился и молчал – кажется, ни за что не пошел бы он к Чистяковым, если б не Татьяна Андреевна.
Ленька был дома. Он сидел за столом, а мать стояла у печи и, глядя на огонь, вспоминала последнее письмо отца. Было оно писано чужой рукой и послано из какого-то госпиталя. Отец ни на что не жаловался и только короткой припиской сообщал, что малость вышел из строя и лежит в госпитале.