Волшебные яблоки

Драбкина Алла

Почему я так обстоятельно рассказываю про Новожилова? Да потому, что в этой истории он сыграет довольно противную роль, хотя на чей-нибудь взгляд он будет, как всегда, прав.

* * *

Есть у нас в классе такой смешной мальчишка Юрка Бабаскин. Он из того же детского дома, что и Сашка Терещенко. Они с Сашкой не то чтобы дружат, но общаются. Юрка Бабаскин вообще человек замкнутый. Вернее, не замкнутый даже, он с каждым готов разговаривать. Но весь ужас в том, что разговаривать он может только про всяких жучков, паучков и лягушек. Он просто помешан на животных. Ладно, если бы на собаках там или кошках. Нет, его интересуют мухи, тараканы, амебы-туфельки и водяные блохи. Он

притаскивает в класс разных гусениц, а потом еще и спрашивает у людей: «Ну, разве это не прелесть?» Еще в третьем классе из-за такой «прелести» Зоя Петровна десять минут простояла на одной ноге на учительском стуле. Правда, большие животные Юрку тоже уважают. Но вот почему это на меня, например, не падают птенцы из гнезда? Почему ко мне на улице не пристают собаки и кошки? А Юрка весь в кошках и собаках, в воробьях и воронах. И даже ужи у него водятся. Поэтому дружить с Юркой очень трудно. С ним договоришься пойти в кино, а он встретит какого-нибудь зверя — и забудет прийти.

Однажды он явился в школу без портфеля. Сказал, что из детдома вышел с портфелем, но по дороге портфель куда-то исчез. А на третьем уроке в класс явился милиционер и спросил Юрия Бабаскина. Оказывается, Юркин портфель выловили в Неве, и милиция уже хотела искать там же тело бедного мальчика. Как портфель мог оказаться в Неве, никто не знал. Сам Юрка тоже не мог вразумительно ответить на этот вопрос.

Понятно, что учитель ботаники Серафим Никандрович не чает в Юрке души. Новожилов даже как-то подбивал весь класс пожаловаться на Серафима Никандровича директору, потому что тот якобы все свое внимание уделяет «любимчикам», но Сашка Терещенко очень здорово осадил Новожилова. Он не кричал и не злился, а просто спросил у Новожилова, что тот знает про пурпурных ласточек, почему рыба хранит своих мальков во рту, где находятся уши у гусеницы и как пчела находит дорогу к своему улью. Ничего этого Новожилов, конечно, не знал. Я-то знаю, но это все от Бабаскина. С ним вообще иногда очень приятно поговорить. Сашка тоже знает это от Бабаскина. А Новожилов с Бабаскиным не дружит и иначе, чем «гусеница», его не называет, потому что его, кроме жучков-паучков, ничто не интересует. Да и вид у Бабаскина не ахти какой умный. Глаза круглые, губы толстые, и рот тоже круглый. Его называют «Яичница». Глупое, конечно, прозвище, но, если уж правду, то Бабаскину оно подходит.

История с лупой произошла на ботанике. Не помню, что уж там мы рассматривали: то ли семядоли, то ли семяпочки. Я в этом с трудом разбираюсь. Да я и вообще смотрела в эту лупу не на семядоли или семяпочки, а на всех ребят по очереди. Вначале я рассмотрела в лупу глаза Бучкиной, потом ногти Бурляева, потом собственный волос. Это было гораздо интереснее, чем всякие непонятные вещи. Лупу выдали каждому, а чтоб не забыть, сколько потом надо собрать обратно, Серафим Никандрович записал мелом на краешке доски их количество. Он всегда так делал. Пока мы с этими лупами развлекались, Серафим Никандрович пытался что-то говорить, но он очень старенький, слышно его было плохо, и кончилось, как всегда, тем, что он стал обращаться только к Юрке Бабаскину, который на ботанике всегда садился на первую парту. Что-то они там такое рассмотрели и горячо делились своими соображениями. Но это кончилось тем, что Бурляеву удалось поймать луч солнца, и он начал прожигать парту, желая написать на ней свою незабвенную фамилию, чтобы все потомки знали, что когда-то в этой школе учился дубина Бурляев. Серафим Никандрович бросился к Бурляеву, а Бабаскин продолжал свою научную деятельность в одиночестве.

Прозвенел

звонок, и Серафим Никандрович сказал, чтобы собрали лупы. Тут вдруг выяснилось, что одной не хватает. Серафим Никандрович очень смутился и сказал, что, наверное, он просто ошибся и выдал меньше, чем записал.

— Идите, ребятки, — сказал он. — Я просто ошибся. А если и не ошибся, то лупа где-нибудь найдется. Я еще никогда не был знаком с млекопитающими, которые едят лупы.

— Нет, вы не ошиблись, — сказал громко Новожилов. — Пересчитайте всех нас, и получится как раз столько, сколько вы записали.

Мне было совсем непонятно, почему это Новожилов вздумал заступаться за Серафима Никандровича и заботиться о сохранности его имущества.

— Ну так найдется, — повторил Серафим Никандрович.

— А я предлагаю всех обыскать, — сказал Новожилов.

Мне, например, совсем не хотелось, чтоб меня обыскивали. Если меня обыскивать, то в моих карманах такое можно отыскать… Хотя ничего особенного, просто письмо, которое, конечно же, никто не стал бы читать, но… Просто мне тогда нравился Саша Терещенко, и одно время он совсем не обращал на меня внимания. Тогда я написала ему письмо, которое начиналось так: «Здравствуй, Саша Терещенко…» Если б это письмо попалось в руки Новожилова, то он непременно сунул бы в него нос, потому что он вообще считает себя вправе совать нос всюду.

— Я не позволю себя обыскивать, — сказала я.

— На воре и шапка горит, — сказал Новожилов. — Эта Самухина вообще не вызывает моего доверия.

— А моего доверия вызывает, — сказала Журавлина.

— Попробуй только обыщи, — сказал Бурляев.

— Смотри-ка, Новожилов, вот и второй вор нашелся, — засмеялся Саша Терещенко. — Лупа пропала одна, а воров уже двое. Даже трое, потому что я тоже не позволю себя обыскивать.

— И я не позволю, — сказала Журавлина.

— И я!

— И я!

— И я!

Шумели уже все ребята, а потом полезли под парты, чтобы найти эту несчастную лупу.

— Да что вы, ребята, никто не будет вас обыскивать! Я этого не позволю! — Серафим Никандрович был взволнован прямо-таки до слез.

— Вор должен быть изобличен, — не унимался Новожилов. — Пока лупа не будет найдена, никто из класса не выйдет.

У меня неприятно заболел живот, как будто это я стащила лупу.

— Если вы, Серафим Никандрович, будете тратить свою зарплату на всяких воров…

Серафим Никандрович покраснел и впервые за все время, что я его знаю, закричал:

— Молодой человек, не зарывайтесь! И не считайте мою зарплату! И вообще пусть все идут на перемену, мне нужно проветрить кабинет.

Но если вы думаете, что Новожилов успокоился, то жестоко ошибаетесь.

— Вы не знаете людей, — сказал Новожилов, — из-за вашей доброты вам сядут на голову. Оставлять без внимания кражу…

— Моя голова сгодится еще на что-нибудь, кроме участи удобного кресла! — крикнул Серафим Никандрович.

— Вы плохо знаете наш класс, — невозмутимо продолжал Новожилов. — Еще в первом классе Бурляев стащил у Начинкина рогатку, а в прошлой четверти Самухина стащила у Терещенко фотографию. Но мы равнодушно прошли мимо этих фактов.

Сашка Терещенко покраснел, а уж если говорить про меня…

— Я сам подарил Самухиной фотографию, — сказал вдруг Сашка.

Он соврал. Никакой фотографии он мне не дарил.

— А теперь Терещенко еще и лжет!

— Да ну, ребята, — проверещала Кокорева, — вывернем все карманы, да и пойдем на перемену!

Ох, уж эти мне чистюли! Им ничего не стоит вывернуть свои скучные карманы с накрахмаленным носовым платочком! Ну что у нее еще может быть в кармане!

Но все молчали. Тяжело и как-то звонко молчали. И вдруг раздался радостный вопль:

— Серафим Никандрович! Я все понял! Идите скорей! Посмотрите!