Волшебные яблоки
Шрифт:
— Не могу, — отвечаю, — нам в боксе просто так драться запрещают.
Он посмотрел на меня с недоверием.
— А ну, покажи прием!
А какой я могу прием показать, если только один раз на занятиях был. Но чувствую, что говорить об этом нельзя, иначе он меня отлупит и спасибо не скажет.
— Не могу, — отвечаю, — как начну показывать — покалечу. Я тут одного чуть насмерть не убил, пока показывал.
Хулиган посмотрел на меня с уважением.
— Жалко, — говорит, — а то меня из-за двоек в бокс не берут.
Сидим мы с ним и мирно разговариваем. Вдруг, как назло, вышли во двор два близнеца-второклашки
— Смотри, чего я умею! Своим умом дошел! Без всякого бокса!
Подошел он к близняшкам да как стукнет их лбами! Те, конечно, реветь хором.
— Это еще что! — говорит хулиган и как-то очень ловко — раз! — и подножку сразу же обоим поставил. — Я и еще кой-чего могу, — говорит. — И без всякого бокса! Вот смотри!
Показать остальные свои штучки он не успел, потому что во двор выскочил Витька-Длинный и так его стукнул (ну и приемчики!), что тот свалился с ног. И такая между ними началась драка, какую и по телевизору не часто увидишь. Но только я конец ее из окна досматривал, потому что у меня на этот счет мыслишка одна появилась. Будет Длинный знать, как на порядочных людей жаловаться!
На следующем же занятии, когда Иван Николаевич выстроил нас перед разминкой, я и говорю:
— Иван Николаевич! А вы спросите, где Витька-Длинный синяк заработал?
При всех говорю, так же, как и Витька в прошлый раз. Его же монетой плачу.
— Дрался-то он со слабым, — говорю, — которого в бокс не взяли.
— Это кто ж такой слабенький умудрился тебя так сильненько побить? — почему-то не очень строго спросил Иван Николаевич у Витьки.
— Да этот, Никаноров, который к нам в прошлом году просился, — опустив голову, сказал Витька.
— Эх, Витя, Витя, куда же твоя реакция девалась? Как же ты мог позволить ему до лица добраться! А ну, надевай перчатки, защищайся!
Нет, вы представляете? Вместо того, чтоб Витьке нахлобучку устроить, он его стал драться учить. Вы теперь поняли, какие тут крепкие правила, если они их на каждом шагу нарушают? Как мог я стерпеть такую несправедливость? Я закричал, теперь уже не помню что, бросился к Ивану Николаевичу, потянул его за рукав, а он… Он так бешено на меня посмотрел…
— Слушай, Сеня, — сказал он страшным голосом. — Я слишком хорошо знаю Витю и слишком хорошо знаю Никанорова. Витя не дерется зря. Я ему верю.
Нет, вы представляете? А вы думали, он хороший? Как же!
— И вообще, Сеня, — говорит он, — тебе бы в Америке в какой-нибудь жить, где с твоими принципами процветать можно. Да и там, наверное, порядочные люди найдутся, чтоб тебя раскусить.
…Но это еще не все, нет. Бойкот они мне объявили, вот ведь как! И в школе, и во дворе. А за что? За честность мою, за доброту мою, за наивность? Не разговаривают со мной и не смотрят на меня, и не бьют теперь даже, вот ведь до чего дошло. Хулигана Никанорова один раз встретил, хоть с ним поговорить хотел, а он мне только и сказал:
— Ух, дал бы я тебе, да только руки пачкать не хочется.
А что ждать от этого Никанорова, когда он за Витькой-Длинным теперь
Ребята! Я вам всю правду про себя рассказал! Неужели никто со мной дружить не захочет? Может, кто из ваших знакомых найдется? Вы пришлите мне его адрес. Согласен даже с девчонками водиться, с кем угодно! Я не могу больше один!
Записки бывшей двоечницы
1. Почему я перестала быть двоечницей
Вы думаете, легко быть двоечницей? Трудно. Потому-то я уже не двоечница, а только бывшаядвоечница. Попробовали бы вы плохо учиться при такой старосте класса, как наша Журавлина! Да лучше сразу отличником стать, только бы не выслушивать ее нотаций.
Двоечником быть нельзя, это огромное унижение. Когда я была двоечницей, так меня даже по имени никто не называл, только и слышишь: Самухина да Самухина. Зато теперь все зовут меня просто Ритой. Но мой путь к исправлению был очень труден и заслуживает отдельной драмы. Сейчас я к этой теме еще не готова, поэтому в качестве пробы пера напишу несколько историй, которые произошли у меня на глазах с моими одноклассниками. Ведь это гораздо более скромно — писать о других, а не о себе. Тем более, что о себе я уже писала в классную стенгазету. Это было как раз перед прошлым Новым годом… Подошла ко мне Журавлина и говорит:
— Самухина, напиши стихотворение про двоечников, только себя тоже не забудь.
— Это нескромно — писать про себя, — говорю я ей.
— В порядке самокритики это даже более чем скромно, — ответила Журавлина.
И я написала стихотворение к картинке, которую нарисовал Сашка Терещенко. Вот что я написала:
Что за веселый хоровод! И кто ж тут веселится? Тяжеловес Бурляев тут. Веселые девицы. Самухина и Гольдберг тут… О чем же все они поют? О том, как весело живут И двойки получают. А кто же вырастет из них? Никто того не знает.Сами понимаете, что, после того как вывесили стенгазету, ко мне подошел Бурляев и сказал, что я, как видно, забыла вкус его кулаков. Напрасно я старалась объяснить ему, что я и про себя написала тоже. Это не возымело на Бурляева своего действия. Уже тогда я поняла, насколько труден путь двоечницы, и решила тогда уже свернуть с этого пути.
Конечно, мое решение было подкреплено действиями Журавлины, потому что теперь она, почувствовав мою слабинку, начала без конца добывать мне общественные задания, посредством которых я ссорилась со всеми двоечниками, да и сама с собой тоже. Одна Рита Самухина, вместо того чтоб готовить домашнее задание, каталась на коньках, а другая Рита Самухина в это же время сочиняла сама на себя стихи: