Волшебный дом

Герберт Джеймс

Я замер. «Погоди-ка, — предостерег я себя. — Давай не будем увлекаться. Не хочу вас расстраивать, миссис Калдиан, но мы говорили о кирпичах и растворе с прелестным пейзажем в дополнение, а не о каком-то склепе». Покачав головой по поводу своих размышлений, я пошел дальше.

И снова остановился, заметив на ступенях у двери зяблика. Птичка сидела спиной ко мне и, рывками вытягивая шею, заглядывала в темноту внутри, то и дело вскидывая голову, словно прислушиваясь к чему-то. Я подождал, не желая спугнуть его; впервые я видел птицу так близко от себя.

В

дверях показалась Мидж и плавно двинулась вперед, воркуя что-то приветливое Приблизившись к птичке, она опустилась на колени, и я удивился, что зяблик не отскочил и не улетел. Он наблюдал с нахальным любопытством.

Мидж протянула ему на ладони хлебные крошки, и он с подозрением осмотрел их. Я замер, очарованный сценой. Мидж просыпала крошки на пол сразу за порогом, всего в нескольких дюймах от птички. Зяблик снова вскинул голову и посмотрел на нее, не обращая внимания на угощение. Потом подскочил к самому порогу, и я был уверен, что сейчас он запрыгнет внутрь. Но он отскочил назад, что-то чирикнул, что можно было принять за прощальный привет, и вспорхнул.

Мы оба рассмеялись; птичка покружилась над садиком, а потом скрылась в лесу, и, наверное, тот день запомнился Мидж именно этим маленьким эпизодом.

— Вот, — сказал я добродушно, входя в коттедж. — Теперь они знают, что мы здесь, и будут рассчитывать на радушный прием.

— Мы будем им рады, — ответила Мидж, и ее лицо озарилось счастьем.

Все еще ухмыляясь, я пересек комнату, опустился на корточки у стены и провел рукой по ее поверхности, проверяя, нет ли сырости.

— Похоже, О'Мэлли и его ребята потрудились на славу, — заметил я. — А ту трещину в стене наверху ты уже видела?

Мидж распаковывала картонную коробку с едой.

— Да, — ответила она, не поднимая головы. — Ты бы не поверил, что так выйдет. Вся комната выкрашена так, что не осталось и следа. Ты еще голоден?

— Я бы что-нибудь перехватил. Завтра я смотаюсь в деревню и куплю чего-нибудь поесть — пиццу, гамбургеры или суп?

— Ага, суп. Хотя давай отдохнем часик, просто чтобы прийти в себя.

— Хорошо.

Она принесла банку с чаем, который уже заварила.

— Кстати, вода идет чистая.

— Да, я уже проверил.

Я встал и взял у нее банку.

— Кажется, мы устроились, а?

Похоже, моя улыбка стала глуповатой, и свободной рукой я погладил Мидж по затылку. Ее глаза влажно блеснули. Ей не было нужды отвечать. Совсем никакой.

* * *

Потом мы расслабились на старой, пустившей корни скамейке позади коттеджа, глядя на садящееся над темным лесом солнце и макая остатки хлеба в кружку с горячим супом. Вечер был тихим и теплым, и мы нежились в мягких лучах; белые стены Грэмери приняли бледно-розовый оттенок. Ребята О'Мэлли хорошо поработали над стенами, они отскребли их, оштукатурили и покрасили. Мы слышали щебет готовящихся отойти ко сну птиц, и время от времени с дороги доносились звуки проезжавших автомашин.

Вещи были в основном распакованы: мои музыкальные инструменты, все еще в чехлах, мы сложили в мансарде, где я намеревался сочинять и записывать музыку. Кисти, краски и мольберты Мидж были в круглой комнате, несомненно подходящей для гостиной, но

где она собиралась также и работать. Это было разумно, и мы так привыкли — все равно ее занятия никому не мешали. Я починил кровать в комнате по соседству со свежевыкрашенной (мы не хотели ночью дышать краской), а поскольку места хватало, мы передвинули кровать к той стене, где меньше пахло. Картины в рамках стояли прислоненными к стене, а вокруг кучами валялись всякие безделушки, как друзья, сбившиеся вместе в непривычной обстановке. Но столы, стулья, лампы и прочие вещи были более или менее расставлены — потом можно будет расположить их получше. Незадолго до того позвонила Большая Вэл, чтобы убедиться, что у нас все в порядке; к счастью, она была не из тех, кто занимает много времени болтовней, и все равно связь была ужасной, так что Мидж недолго висела на телефоне. Мы решили лечь, как только зайдет ленивое летнее солнце.

— Вкусно, — сказал я, причмокивая.

— Ты правда больше ничего не хочешь?

— Все прекрасно. Я слишком устал, чтобы быть голодным.

— М-м-м, я тоже. Смотри, лес словно дразнит солнце, которое окрасило его вершины в кирпичный цвет, в то время как внизу темно и таинственно.

— Мне от этого жутковато. — Я покончил с остатками супа и поставил пустую кружку рядом с собой, потом взял банку пива и снова выпрямился.

— И уже поднимается туман.

— Там, наверное, сыро после дождя. — Я открыл банку и отпил. — Думаешь, ночью будет холодно?

— Может быть, холоднее, чем в городе, но, думаю, грелка тебе пока не понадобится.

— И похоже, здесь темнее. Нет уличного освещения.

Мидж вытянула свои стройные ноги, плечами прильнув к спинке скамейки.

— Ты привыкнешь к этому, Майк. — Она глубоко вздохнула, — Хорошо вернуться в деревню.

— В душе ты по-прежнему деревенская девчонка, а?

— Наверное, так и должно быть. Девять лет в городе не могли полностью искоренить то, на чем я выросла, да я и не хотела этого. — Ее настроение быстро сменилось — характерно для Мидж. Она потупилась. — Хорошо бы, они увидели Грэмери, Майк. Я знаю, им бы здесь понравилось.

Поставив банку, я обеими руками взял ее руку.

Мидж тихо проговорила:

— Наверное, они надеялись, что когда-нибудь я выйду замуж за хорошего ветеринара или за сельского священника. — Она улыбнулась, но грустно. — Папе бы это понравилось. Представляю, как долгими вечерами они бы беседовали о делах.

— Со мной он не нашел бы общих тем.

— О, Майк, я не это имела в виду. Ты бы папе понравился. Вы во многом очень похожи.

— Мы бы сошлись, Мидж. По твоим рассказам я понял, что он бы мне понравился.

— Мама приняла бы тебя за бездельника. Она бы так и сказала — бездельник. И ей бы это понравилось.

По ее щеке скатилась слеза, оставив влажный след.

— Это было так жестоко, Майк. Так жестоко!

Я обнял ее рукой за плечи и приблизил свою голову к ее.

— Нужно постараться забыть это. Они бы хотели, чтобы ты помнила хорошее.

— Невозможно забыть, что с ними случилось.

— Тогда смирись. Прими и жестокие, и добрые времена. И представь, как бы родители гордились тобой теперь.