Волшебство и трудолюбие
Шрифт:
«Исключительной доблести наших солдат галлы противопоставляли разного рода маневры, так как вообще эта нация отличается большой смышленостью и чрезвычайной способностью перенимать и воспроизводить у себя все, чему учат другие…»
Когда мы с Жюльеттой спускались в городок по длиннейшей лестнице, выложенной из шпал, мне стало жаль расставаться с бронзовым вождем галлов. Казалось, что сейчас ему станет еще более одиноко на его холме, хотелось вернуться и еще походить возле него, подышать свежестью бургундских долин. А где-то на холмах гремели выстрелы охотничьих ружей и лаяли псы…
Спустившись
Насытившись и отдохнув, мы уселись на перроне в ожидании поезда в Париж. Солнце шло на запад и нежило нас последними лучами. Все вокруг дышало провинциальным благодействием. Немногие пассажиры прогуливались по платформе, перекидываясь шутками. Какой-то модный студент в пальто до пят, с длинными, как у Верцингеторикса, волосами, гремя массивной цепью на груди, рылся в чемодане с книгами и, не находя нужной, досадливо хлопал себя по широченным карманам.
Подошел поезд, и мы вошли в полный пассажиров вагон. По счастью, в одном из купе оказалось два свободных места. Рядом со мной сидел довольно упитанный господин средних лет, оживленно рассказывавший соседям, что он больше не ездит на уик-энды машиной. Это долго и опасно, проще оставлять машину где-нибудь в провинции.
— И дешевле, и удобнее, — рассуждал он. — Приедешь, поохотишься, отдохнешь, позавтракаешь на природе — и в Париж!
Против него сидел худенький рыжеватый человек с женой и с ребенком на руках.
— Тогда уж лучше не машину иметь, а тещу, — вдруг заявил он. — Приедешь — она и напоит, и накормит, и спать уложит, и горючего ей не надо!
Все сидящие в купе рассмеялись.
Мы с Жюльеттой заговорили меж собой по-русски; это сразу насторожило дородного. Поинтересовавшись, откуда мы, он приосанился:
— Ну что же, наш президент месье Помпиду собирается посетить вашу страну, мадам. Только мое мнение таково, что из этого ничего нового не произойдет. Все как было, так и останется. Мы, французы, на пропаганду так легко не ловимся! Уверяю вас…
— Быстро же вы забыли «майские праздники» шестьдесят восьмого! — усмехнулся рыжий, покачивая на руках малыша.
Но дородный не сдавался:
— А! Пустяки. Показали им хорошенько, этим идиотам, и все стало на место… Я вот только что вернулся из отпуска, ездил на машине в Италию. Вы думаете, там мало беспорядков? Не беспокойтесь, тоже бывает… Весь мир сейчас как на дрожжах…
— Никогда не была в Италии, — внезапно вступила в разговор дама в пунцовом пальто и в седом парике, быстро перебиравшая спицами. — Как, наверное, там красиво!
— О-о-о! Это великолепно, восхитительно! Я объездил все лучшие города. Какая архитектура! Какая мощь! Какая старина! Незабываемо!
И тут, словно в противовес моей настроенности, он воскликнул:
— Да! Подумать только, ведь вся культура, вся цивилизация пришла к нам с римлянами. Только когда побываешь в Италии, начинаешь понимать, сколько мы, французы, получили от них и как мы им обязаны! Ведь если б не Рим, мы бы долго еще в звериных шкурах ходили.
Мне страстно хотелось вступить в спор с этим типичным буржуа, но несовершенное знание языка останавливало меня. Зато молодой рыжий тут же отпарировал:
— Так уж вот и в шкурах! Не беспокойтесь, культура все равно пришла бы к нам, хотя бы с востока, из Византии, и неизвестно, что было бы лучше!
Жюльетта улыбнулась и шепнула мне:
— Чувствуешь? Настоящий галл!
— Я, знаете, истый католик! — вскипел дородный. — И считаю, что только католицизм может восстановить порядок в обществе.
Тут вошел контролер, спор мгновенно прекратился, все занялись разыскиванием билетов.
— Этот рыжий, видно, бургундец, — наклонилась ко мне Жюльетта. — Он очень напоминает мне моего сына, тот так же не выносит романского влияния и всего, что связано с Юлием Цезарем. Настоящий галл.
К вечеру мы подъезжали к Парижу. Он уже весь опалово переливался огоньками, дрожавшими во влажном тумане, вытесняя вечерним гулом все дневные наслоения впечатлений от всего, что вне его, Парижа. Он снова засасывал вас своими властными щупальцами. Нам с Жюльеттой еще не хотелось расставаться, и, выйдя на привокзальную площадь, мы зашли в большой бар и заказали по кружке пива.
— А ты все еще, я вижу, возле памятника Верцингеториксу? — улыбнулась Жюльетта на мою рассеянность.
Я подняла свою кружку:
— Я хочу выпить, Жюльетта, за твоего сына, за молодого галла!
— А я — за московского шофера! — ответила Жюльетта, и все лицо ее осветилось нежной улыбкой, и в сеточке морщин засияли добрые темные глаза…
Здесь надо было бы поставить точку, рассказ окончен, но я не могу удержаться, чтобы не процитировать строки из письма Фета к Тургеневу, которые я прочла в рассказе Пахомова «Неизвестные страницы». Эти строчки, написанные в 1858 году, то есть за восемь лет до открытия памятника Верцингеториксу, потрясли меня. Вот они: «Боткину я послал 2 стихотворения и трепещу. Потому что во втором разругал древний Рим, т. е. римлян. Какие бессердечные, жестокие, необразованные мучители тогдашнего мира — что ни эпизод, то гадость. Самая (доблесть) их такая казарменная, их любовь к отечеству такая узкая. Сципионы, Катоны при молодцеватости ужасные звери, а первый даже замотавший казенные деньги губернатор. Грубые обжоры, а между тем несчастный Югурта пропадает как собака, великий, величайший Аннибал гибнет. Иерусалим горит, Греция, куда они сами ездят учиться, растоптана, а они со всех концов света бичами и палками сгоняют золото и мраморы для нелепых подражаний грекам…»
Да! Пожалуй, Афанасий Афанасьевич был прав!
Горные ангелы
До перевала по широкой каменистой тропе оставалось два небольших подъема. Кустарники по краям тропы становились все реже. Наверху впереди расстилалось зеленое плато Мамисонского перевала, кое-где по нему громоздились огромные камни, словно кто-то убиравший этот альпийский луг забыл сбросить их вниз.
Небольшая группа туристов, с которой я шла маршрутом по Военно-Осетинской дороге, у перевала вдруг как-то вся подтянулась и объединилась, оставив позади ослика, тащившего нашу двуколку с чемоданами, и старого погонщика, смуглого осетина с седой, коротко стриженной головой, похожей на дыню.