Воля дороже свободы

Annotation

Он хотел, чтобы мы стали богами, но сделал нас чудовищами.

Он хотел искоренить болезни и голод, но дал нам болезни, которым нет названия, и голод, какого мы раньше не знали.

Он хотел, чтобы началось новое время, но времени у нас осталось не больше месяца.

Мир гибнет, реальность трещит по швам, земля обращается в пекло. Есть всего два человека, которые могут это остановить. Два человека на всю вселенную.

И один из них вот-вот убьёт другого.

Воля дороже свободы

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

I

О путник!

Если у тебя мало опыта, внимательно прочти начало книги. Ибо наступило время, когда нам сгодится помощь любого, кто способен пройти сквозь Великую Пустыню. Даже если он идёт туда в первый раз.

Чтобы этот первый раз, о путник, не стал для тебя последним, запомни несколько правил.

1. Бери в дорогу только то, что в силах унести на себе. Иначе погибнешь.

2. Не зови с собой других людей. Иначе погибнешь вместе с ними.

3. Для путешествия в Пустыню нужна лишь твоя воля. Для возвращения оттуда необходим якорь. Позаботься о якорях заранее, иначе погибнешь глупой смертью.

4. Смотри, чтобы не напекло голову, и держись подальше от песчаного винограда.

Лучший Атлас Вселенной

В сумерках особняк Ады казался гигантским окаменевшим зверем. Кирпичные стены, стропила и балки, щербатые трубы и заснеженная крыша – всё это походило на части тела древнего существа, не живого и не мёртвого, временно приспособленного людьми под жильё. Когда-нибудь они уйдут. Когда-нибудь люди сгинут, так же, как появились, внезапно и беспричинно, а каменное чудище останется и будет веками о чём-то молчать вместе с прочими городскими зданиями, пока Китеж не затопит морем…

В общем, особняк был старый, но ещё крепкий.

– Вот это да, – сказал Петер. – У меня книжка осталась в приюте, там на обложке такой же дом нарисован. Красиво.

– Уж как есть, – сказал Кат. – Заходи давай.

Вокруг особняка стояла низкая, по колено ограда: чугунные копья в клочьях линялой краски. Кат отворил калитку, и Петер торопливо шагнул во двор. Подмётки ботинок, старых, непомерно больших, глухо шаркнули по брусчатке, присыпанной снегом.

Кат помедлил, оглядываясь. Улица была темна и пуста, конец её упирался в парк – диковатый и неприветливый даже летом, а зимней порой и вовсе мрачный. У входа в парк, на скамейке под фонарём спал какой-то пьяница. Фонарь светил еле-еле, масло в нём почти вышло, и чудилось, что пламя трепещет от богатырского храпа пьяницы, готовое увянуть насовсем. Едва Кат подумал об этом, как фонарь потух, и всё кругом утонуло в густой вечерней синеве.

Храп

Кат тихо вздохнул, ступил за ограду и закрыл за собой калитку. «Не может мне всегда везти, – подумал он. – Однажды кто-нибудь заметит, и привет». Тут же возникло смутное видение: ночь, разорванная полыханием факелов, окрики городовых, наручники на запястьях и перевёрнутое небо в кроваво-мазутной луже. Но это было просто одно из чужих воспоминаний, случайно поглощённых годы назад, и Кат привычно отогнал его.

Одиноко светилось окно второго этажа. На жёлтом фоне показался силуэт: женщина склонилась, приставив к стеклу собранную домиком ладонь.

– Это ваша жена? – спросил Петер.

– Почти, – ответил Кат. Он взошёл на крыльцо, потопал, сбивая прилипший снег, и достал ключи.

Петер кашлянул от смущения.

– Извините, – сказал он. – Не стоило спрашивать.

– Ничего, – сказал Кат.

Они вошли. Внутри стояла плотная, душная темнота. Но тот, кто бывал здесь раньше, мог бы ориентироваться по запахам. Пахло старым деревом, воском и пылью из гостиной; тряпками и печным дымом отзывалась кухня; едва доносился душок птичьего помёта с чердака. И влажно, угрюмо потягивало земляной сыростью из подвала – наверное, так могло пахнуть само время. Или отчаяние. Или плесень.

Кат протянул руку, нашарил на полке спички. Ожили одна за другой свечи. Петер завертел головой, рассматривая зал: строгие картины на стенах, громаду люстры над головой, невнятный узор ковра под ногами.

Затем огни встрепенулись, где-то рядом скрипнула дверь. Паркет застонал на разные лады, точно дерево, из которого его сделали, пыталось научиться говорить, сказать что-то важное, предупредить, пока не поздно...

Но было, конечно, уже поздно. К ним навстречу шла Ада: в шерстяном сером платье, в кофте, поверх которой накинула ажурную шаль. Перед собой Ада несла подсвечник – точную копию того, что стоял на полке в зале.

– Добрый вечер, господин мой, – сказала она Кату, улыбаясь.

– Угу, – ответил Кат.

Веки она, как всегда, подвела густо, а губы, бледные и тонкие, оставила без помады. На восточных скулах плясали тени, и это было немного жутко.

– Кого привёл? – Ада заглянула Петеру в лицо. – Ты кто, мальчик?

Тот скованно поклонился, но ничего не ответил.

Кат сказал:

– Парень не понимает по-нашему.

Ада нахмурилась:

– Откуда же он такой взялся?

– От Килы, – Кат пожал плечами. – Чернь из урманской слободки. Мне так сказали.

– Из урманской? – с сомнением повторила Ада и спросила Петера, перейдя на язык богов: – Кто ты? Как звать?

– Петер Шлоссель, сударыня, – ответил тот также по-божески, и зачем-то добавил: – Мне пятнадцать лет.

– И где ты живёшь, Петер Шлоссель?

– В частном приюте, – он махнул рукой, очертив дугу. – Нас там двадцать душ. Вчера… (Петер помедлил, будто бы взвешивая, стоит ли рассказывать больше). Вчера на приют напали. Мне удалось спастись. Но дальше пришлось трудно. В незнакомом месте, без денег – ничего не было с собой, только пижама. Холодно, зима… А потом – повезло, мне встретился какой-то участливый господин. Он сказал, что знает, где переночевать. И отвёл к сударю Демьяну.