Воля судьбы

Волконский Михаил Николаевич

Через четверть часа они уже сидели на свежих оседланных лошадях и крупною рысью ехали по дороге в город.

Артемий думал, что они поскачут с места, ему хотелось вихрем понестись в догоню Торичиоли, но граф держал все время рысь, и Артемий должен был следовать за ним.

Они ехали молча, не сказав друг другу больше ни слова вплоть до заезжего двора на половине дороги.

XIV

СТАРЫЕ СЧЕТЫ

У двора Артемий, к радости своей, увидел сломанную одноколку Торичиоли, стоявшую еще там, и обрадовался, сочтя

это признаком того, что итальянец еще не уехал.

— Он здесь! — сказал он графу. — Он здесь еще… видите? это — его сломанный экипаж.

Но граф, не отвечая, ехал дальше, не укорачивая и не прибавляя шага своей лошади.

— Граф! Торичноли здесь, — повторил Артемий.

Ответа не было.

Артемий один повернул ко двору. Но Сен-Жермен и на этот раз, как всегда, оказался прав: нужно было ехать вперед не останавливаясь. Дворник объяснил Артемию, что господин, который приехал в одноколке, сказал, что ждать ему надоело, и тотчас же по отъезде Артемия выменял у него, дворника, охотничье седло на одноколку, велел оседлать лошадь и шибко поскакал в город.

"Да, все кончено! — снова ужаснулся Артемий. — Все кончено, если он не поможет!"

Единственная надежда его была теперь на графа, и он, догнав того на дороге, послушно поехал за ним, ожидая лишь приказания, что делать, и решив оставить в стороне всякую личную инициативу.

"Боже мой! — следуя за графом, думал он. — И зачем я поехал по этой дороге, зачем я остановился на этом дворе, зачем встретился с Торичиоли? Да, не имей я слабости остановиться у забора проскуровского сада — ничего этого, может быть, не было бы. Конечно, не будь этой причины, все обстояло бы благополучно… Но он назвал эту причину серьезной… он сказал, что тут, может быть, и его вина…"

И Артемий уже решительно не мог понять, каким образом Ольга могла по вине графа забыть его, Артемия, то есть свое чувство к нему.

Жар начинал спадать, когда они подъехали к Петербургу.

Только у самой рогатки Сен-Жермен обернулся к Артемию и сказал ему:

— Поезжайте сейчас к Орлову и ждите меня там.

Сказав это, граф повернулся куда-то в сторону и скоро исчез из глаз своего спустника.

Артемий опустил голову и тихо поехал к Орлову.

Между тем Сен-Жермен быстро стал поворачивать из одного закоулка в другой, ни разу не сбившись в путанице заборов и домов, между которыми были в этой отдаленной от центра части Петербурга не улицы, а проезды неправильные и случайные. Но он пробирался между ними, словно ехал по родному ему, давно знакомому городу, твердо зная направление, которого следовало ему держаться.

Вот он миновал наконец этот лабиринт закоулков, миновал небольшую рощу — остаток непроходимого когда-то леса, покрывавшего сравнительно недавно — лет пятьдесят тому назад — эту часть Петербурга, и очутился на сравнительно отдаленном берегу реки Фонтанной.

Здесь, за высоким деревянным забором, среди густой зелени стоял новый деревянный домик под тесовою, блестевшею, как серебро, на солнце крышею.

Подъехав к калитке, граф соскочил с лошади и постучался в кольцо. Через несколько секунд послышались за калиткой по проложенным к ней мосткам тихие шаги, засов звякнул, дверца отворилась, и за нею показалась высокая фигура, старого кенигсбергского слуги Сен-Жермена. Он поклонился

графу и пропустил его.

"А что, как он вдруг уедет? — внезапно пришло в голову Артемия по дороге к Орлову. — Мы выданы теперь, выхода нет; может быть, теперь уже все известно, и он, велев мне ехать к Орлову, сам бежит из Петербурга, чтобы спастись самому, а нас оставить на произвол судьбы!"

Но эта подлая мысль про графа мелькнула у Артемия только на один миг, и он сейчас же отогнал ее от себя, стыдясь за нее сам пред собою.

"Вот как все-таки гадок человек! — чувствуя, что краска покрывает его щеки, продолжал он думать. — Сам я кругом виноват — из-за меня все происходит — и сам же думаю про других дурно, потому только, что сам дурное сделал".

Войдя в калитку дома, Сен-Жермен обернулся к старику, спрашивая:

— Все ли у вас готово по обыкновению, Иоганн?

— Граф собирается ехать сейчас? — ответил Иоганн вопросом, — в таком случае карета, как всегда, к услугам вашего сиятельства, и на все пунктах остановок, вплоть до Парижа, ждут переменные лошади.

— Да, мне сейчас нужна карета, но только не для далекого путешествия — я еду в город. Кучера не нужно. Вы сами сядете на козлы.

Иоганн, очевидно, давно приученный к странному образу жизни графа, не медля, не удивляясь и не расспрашивая, пошел исполнять его приказание.

Сен-Жермен в ожидании облокотился на загородку, отделявшую двор от разбитого пред домиком палисадника.

Ждать пришлось ему недолго. Почти сейчас же, словно бочка пожарной команды по сигналу, из-за дома выехала парная карета с старым Иоганном вместо кучера на козлах, а кучер бежал открывать ворота и отвести в конюшню лошадь, на которой приехал граф.

— К Джузеппе Торичиоли, — проговорил Сен-Жермен, садясь в карету.

Джузеппе жил на лучшей улице города — на Невской першпективе, вблизи Казанского собора. Он занимал очень приличное помещение, устроенное, однако, не на манер барских жилищ, и применительное к вкусам и привычкам иностранца.

К нему можно было попасть с парадного крыльца, не останавливаясь у него непременно в дорогом экипаже с гайдуками и гусарами, которые бежали докладывать о приезде своего барина, встречали на крыльце лакеев хозяина дома и те в свою очередь шли докладывать приезжему, что его просят пожаловать. Так водилось у бояр, и добрых полчаса проходило в этих докладах, церемониях и переходах. У Торичиоли же просто, по заграничному образцу, висел у двери молоток, которым мог постучать всякий.

Дверь открыл Сен-Жермену знакомый ему Петручио, служивший теперь у итальянца. Но Петручио, знавший графа под видом Одара, не узнал его теперь — он никогда не видал настоящего лица Сен-Жермена.

— Ваш господин дома? — спросил граф по-итальянски.

Петручио пожал плечами.

— Извините, синьор, но синьора Торичиоли нет дома.

— Разве он еще не вернулся?

— О, нет, он вернулся, но сейчас же уехал опять… per bacco, синьор, его нет дома.

До тех пор, пока Петручио не побожился, было еще сомнение — дома ли Торичиоли и только не велел принимать никого или он действительно ушел, но теперь можно было наверное сказать, что он дома.

— Наверно, синьор Торичиоли лишь приказал вам сказать так, — возразил Сен-Жермен, — но меня вы можете провести к нему…