Воля судьбы
Шрифт:
Артемий с видом своего — близкого у Орлова — человека прошел к нему в спальню, достал письменный прибор и, отодвинув с угла стола рюмки и стаканы, расположился на нем, чтобы писать.
— Завтра утром мне некогда будет, — снова заговорил Орлов, — так уж тебе придется отвезти этот список к графу на мызу… Ты свободен?
— Да мне что ж делать? — ответил Артемий, — конечно, свободен… Ну, говори, что писать?
— Сначала Преображенский. Пиши: Бредихин, капитан-поручик, Баскаков, Протасов, Черков, Ступишин,
— А Дубянский, Захар? — сказал Артемий.
— Да, пиши Дубянского. Теперь Измайловский: Рославлевы два брата, Всеволжские, Голицын.
— Князь?
— Ну, да, Петька Голицын, Петра Алексеевич, Похвистнев, Вырубов… Кто еще?
Орлов стал припоминать. Артемий, облокотясь на руку, с пером в руках, задумался.
— Кажется, все, — проговорил Орлов. — Пиши теперь конную гвардию… Что ж ты заснул? — спросил вдруг он, видя, что Артемий не двигается.
— Нет, знаешь, — ответил тот, — этот арап у меня из головы не выходит.
— Какой арап?
— Разве ты не слышал? Сегодня Несвицкий рассказывал…
— Ах, вот Несвицкого забыли! Запиши его!.. Да, так что ж он рассказывал?
– У Петра арап есть, Нарцис…
— Знаю, — процедил сквозь зубы Орлов.
— Ну, я этот Нарцис напился пьян и подрался с палачом на улице. Так это, видишь ли, сочли бесчестьем для пьяного арапа и захотели реабилитировать его… В сени принесли знамена и покрыли ими арапа… Понимаешь? Полковые знамена! Ведь это — ужас!..
— Быть не может! — проговорил Орлов, военное сердце которого забилось при рассказе о таком оскорблении полковой святыни.
— Все это в сенях у Загряжских происходило, и сам Петр тут был.
— Ну, нечего сказать!.. Э да что, все равно ничего не поделаешь!.. Пиши дальше.
И Артемий с стиснутыми от нового прилива злобы губами наклонился опять над бумагой, его перо вновь заскрипело.
Орлов стал припоминать дальнейших сторонников императрицы, и, чем больше припоминали они с Артемием, тем больше рос их список, становившийся очень внушительным по своим размерам.
Звонили уже к ранней обедне, когда наконец Артемий ушел от Орлова с готовым списком в кармане, чтобы на другой день отвезти его к графу Сен-Жермену на мызу.
XI
ДВЕ ВСТРЕЧИ
Через несколько времени Артемий, почти не спавший всю ночь, велел оседлать себе лошадь и поехал на мызу. Чтобы не обращать на себя лишнего внимания, он старался держаться не больших улиц, а задворков. Он пересек Невскую першпективу и свернул не прямо на Фонтанной, а несколько дальше, позади садов, примыкавших к барским домам, выходившим фасадом на набережную Фонтанной.
Здесь, справа от него, потянулись пустынные заборы этих садов; прохожие попадались редко, а проезжих и вовсе не бывало.
"Вот,
Утро было чудное, ясное; зелень, еще не успевшая потемнеть и покрыться летнею пылью, дышала полною жизнью и свежестью; город с его каменными и деревянными, теснящимися друг к другу, домами остался далеко позади.
Что-то давно знакомое, милое, деревенское схватило за сердце Артемия, и он невольно пустил свою лошадь шагом.
"Что это?" — остановился вдруг он, невольно обернувшись в сторону решетки.
Там стоял кто-то в белом платье, и Артемий сейчас же узнал, кто был этот кто-то.
Ольга стояла, опершись руками на решетку, и, положив на них подбородок, смотрела прямо на него. Глаза их встретились. Артемий видел, что она узнала его…
Их отделяли только одна неширокая канава, часть дороги и решетка.
Артемий видел, что княжна узнала его. И что ему было делать? Он снял шляпу и поклонился. Она, весело улыбнувшись, ответила ему, наклонив голову, и проговорила своим звонким, милым голосом, — голосом, которого Артемий не слышал столько лет.
— A я узнала вас сейчас же… Я помню вас по Проскурову, — добавила она, видимо, обрадовавшись Артемию, как старому знакомому, но только как знакомому, — не больше.
"Забыла, все забыла!" — пронеслось в голове Артемия, и, несмотря на то, что он почувствовал, что не следует делать это, он притянул к себе поводья и остановил окончательно лошадь.
— А вы… — проговорил он в свою очередь, не узнавая звука своего голоса. — Хотя вы и очень и_з_м_е_н_и_л_и_с_ь, но я тоже узнал вас сию минуту.
Он нарочно подчеркнул слово «изменились», следя, какое это произведет действие на Ольгу; но она словно и не заметила этого.
— Неужели я переменилась? Говорят, напротив… А вы — уже офицер, и мундир вам очень идет… Вы давно в Петербурге?
— Нет, недавно. А вы?
— Мы тоже недавно — почти только что приехали, и теперь вдруг, несколько дней тому назад, батюшка велел снова укладываться… и мы опять собираемся в деревню.
— Как? Только что приехали и опять назад?
— Так угодно батюшке.
— Когда же вы едете?
— Не знаю, на днях — может быть, завтра, может, послезавтра…
"Боже, как это глупо!" — думал между тем Артемий, чувствуя, что они ведут какой-то нелепый, нескладный разговор, когда они после стольких долгих лет разлуки опять наедине и когда ему так много, много хочется сказать любимой девушке!
Но он не мог сказать ей так сразу все, что ему хотелось и что поглощало все его мысли теперь, а думать о другом он тоже не мог и потому говорил, что приходило на язык.