Воля судьбы

Волконский Михаил Николаевич

— Да, до Петербурга, — повторил Сен-Жермен, — мы встретимся с вами уже в Петербурге…

Может быть, прежде Артемий поразился бы той уверенности, с которой это было сказано. То, что граф, видимо, вполне свободный человек, мог поехать в русскую столицу, когда ему вздумается, не могло показаться невероятным, но как мог туда попасть сам Артемий — это он не умел придумать. Однако он уже давно разучился удивляться всему, что касалось его руководителя и наставника, таинственного графа. Он привык верить ему. Раз графом было сказано, что так будет, — значит, оно и должно

быть так.

И действительно все случилось теперь как по-писанному: Артемия совершенно неожиданно для него самого послали курьером в Петербург, и почти немедленно по приезде сюда он должен был отправиться с Орловым к пьемонтцу Одару, под именем которого ему легко было по значению составлявших это имя букв узнать графа Сен-Жермена.

Своих гостей, заключенных в нравственной цепи, главным звеном которой являлся он сам, Сен-Жермен не боялся принимать, выходя к ним не под париком Одара, а так, как они привыкли видеть его ранее.

Когда Артемий очутился на мызе среди знакомых, своих лиц, ему показалось, что он все еще в Кенигсберге и сидит у их ласкового хозяина, когда они, бывало, собирались к нему по вечерам. Только обстановка комнаты была несколько иная, и лица теперь, не исключая самого графа, были серьезнее и сосредоточеннее.

В окна глядели прозрачные северные сумерки, позволявшие не зажигать в комнате свечей и наполнявшие ее таинственной полутьмой, в которой все лица и предметы казались силуэтами. Впрочем, отсутствие свечей было одной из предосторожностей на случай внезапного приезда какого-нибудь нежеланного гостя, хотя, правда, такие гости на отдаленную ферму почти не заглядывали. Ради предосторожности же сидели не в первой комнате, выходящей окнами к крыльцу, а в следующей, расположенной со стороны сада. Сад был обнесен забором, и его калитка была заперта на ключ.

У круглого стола между окон сидел граф. Возле него было несколько человек, остальные разговаривали стоя. Орлов с братом сидел на низеньком подоконнике.

Артемий, как приезжий, не мог ничего рассказать нового — разве только о недовольстве, господствовавшем в армии, откуда он приехал; но разговор шел об императрице, и Артемию было интересно слушать, чем рассказывать самому. Он отошел в сторону и остановился в углу, прислонившись к печке. Отсюда ему были видны вся комната и все находившиеся в ней. Однако все они казались взволнованными настолько, насколько можно было быть взволнованным в присутствии графа, этого железного, как казалось, человека, никогда ничем не волновавшегося и сообщавшего свое удивительное спокойствие всем, находившимся в его обществе.

Сен-Жермен передал подробности своего сегодняшнего доклада у императрицы, положение которой во дворце с каждым днем становилось все хуже и хуже.

— Представьте себе, — произнес преображенец, останавливаясь среди комнаты и привлекая общее внимание. — Петр открыто, не стесняясь, выражает теперь свое благоволение к Воронцовой, которая позволяет себе относиться с неизъяснимым высокомерием к государыне.

— Да, — подтвердили у стола, — вы знаете, на днях он прямо сказал Дашковой, что лучше ей держать сторону

своей сестры.

— Хуже этого: вот дословно его обращение к Дашковой, — это при мне было, — и говоривший это встал и постарался передать слышанные им слова с тою же интонацией, с какой они были сказаны Петром Третьим: "Будьте к н_а_м, — сказал он, — немножко повнимательнее. Ваши интересы требуют, чтобы вы изучили мысли своей сестры и старались снискать е е покровительство".

— Ее покровительство! — послышалось кругом. — Это ужасно, просто ужасно!..

— А вы знаете подробности об обеде в честь мира с Пруссией? — заговорил еще кто-то.

Орлов повернулся на подоконнике и стал угрюмо смотреть в окно. В руках он нервно вертел палку, которою подпирали раму, когда она бывала поднята.

— Когда пили за здоровье императорской фамилии, — продолжал начавший рассказ, — то после тоста Петр велел стоявшему за креслами Гудовичу спросить императрицу, отчего она не встала при тосте. Должен же он был знать, однако, что государыне вставать и не приличествовало, раз она принадлежит сама к императорской фамилии… или о_н не считает, что она принадлежит к последней? Но когда Гудович передал ответ императрицы, которая объяснила, что не встала согласно этикету, то о_н крикнул ей через весь стол: "Дура".

Палка крякнула в руках Орлова и сломалась пополам. Он не мог слышать равнодушно рассказ об эпизоде, который был известен ему уже ранее во всех подробностях. Но в числе присутствующих были и такие, между прочим Артемий, которые еще ничего не слышали.

— Да что ж это? — заговорили опять все сразу. — Когда же это кончится?… Дольше не может же это продолжаться!.. Ведь она наконец не вынесет всего этого… это в гроб уложит ее… или в монастырь сошлют… Нужно решиться наконец… нужно действовать… что же мы сидим, разговариваем?

— Нужно действовать, граф, — решительно поднимая голову и отбрасывая в сторону куски сломанной палки, обратился Орлов к Сен-Жермену, до сих пор хранившему свое молчаливое спокойствие.

За Орловым и остальные обратились к нему:

— Да, граф, нужно действовать, нужно начать, пора.

Всеобщее возбуждение росло.

Сен-Жермен, один оставшийся по-прежнему спокойным, провел рукою по лицу и твердо произнес:

— Нет, не пора еще: вы все еще слишком готовы разгорячиться.

— Да что мы! — снова послышались голоса, — о нас нечего говорить, теперь не о нас речь…

— Да, но от вас зависит успех дела. Малейшая неосторожность, малейшая горячность погубит его.

— Зачем губить, — громче остальных проговорил Орлов, — но нужно вспомнить только, каково ей!.. ей-то каково!.. И горы, кажется, двинутся ей на помощь, должны двинуться по крайней мере…

— О, не слишком, не слишком! — движением руки остановил совсем разгорячившегося было Орлова Сен-Жермен. — Вот видите — вы забыли главное.

— Что главное? — переспросил Орлов.

— То, что, чем хуже ей теперь, тем лучше… Ничего в жизни не бывает случайно: случай — это неожиданность; но то, чего не ожидает не знающий, предвидит мудрый.