Воля судьбы
Шрифт:
— Это — дом князя Проскурова, — с важностью ответили из толпы, оробев, должно быть, пред важною, барскою осанкой молодого Орлова, поистине писаного красавца.
— А это что же — княжна или княгиня будет сама?
Сердце Артемия забилось еще сильнее. В самом деле Ольга могла выйти замуж в его отсутствие, и он, притаив дыхание, как невинно судимый ждет оправдания или приговора, ждал ответа на сделанный Орловым вопрос.
— А это — княжна, дочь князя Андрея Николаевича, — отвечали опять, и свет, и жизнь вернулись к Артемию.
Орлов засунул руку в карман, вытащил горсть медных денег и, кинув ее в толпу, толкнул ногою лошадь.
— Что с тобою? — спросил он, подъехав к Артемию.
"Ага, все-таки заметно!" — мелькнуло у того, и он постарался как можно спокойнее ответить:
— Ничего… После расскажу как-нибудь.
Орлов еще раз обернулся в ту сторону, куда исчезла карета, и они поехали дальше.
"А отчего после, зачем после? — думал Артемий. — Рассказать ему сейчас… да, конечно…"
— Да я сейчас расскажу тебе, — проговорил он вслух. — Знаешь ли, эта девушка, которую мы видели сейчас… ну, словом, княжна Проскурова…
И он, не торопясь, передал Орлову все свои связанные с княжною Проскуровой воспоминания, сам радуясь им и с любовью останавливаясь на каждой мелкой подробности.
Орлов слушал его не перебивая.
— Это бывает иногда у женщин, — сказал он наконец, отвечая на главное, то есть на то, что должно было составлять самое причину страдания Артемия — внезапную перемену в Ольге при последнем их свидании. — Женщины, в особенности девушки, так «капризны», как называют это французы, — вот у нас подходящего слова нет, — что никогда не знаешь, как с ними обходиться… И ничего не значит, что княжна приняла тебя так последний раз… А хороша она, хороша… можно тебя поздравить — очень хороша…
— Ну, поздравлять еще не с чем! — перебил Артемий.
— Все устроится! — протянул Орлов, — дай только кончить наше дело, и тогда княжна будет твоею… я ручаюсь за это…
"А ведь в самом деле! — чувствуя, как, словно от удара молнии, встряхнулось все в нем, мысленно согласился Артемий, — в самом деле…"
И соображение Орлова показалось ему вдруг настолько вероятным, что он боялся продолжать говорить о нем.
— Ну, и хорошо, ну, и не будем говорить об этом! — произнес он вслух. — Как фамилия того управляющего, к которому мы едем?
— Одар, — коротко ответил Орлов.
— А как он пишет свою фамилию, этот Одар? — спросил опять Артемий.
Орлов глянул ему прямо в глаза и назвал латинские буквы: о, d, a, r, t.
Артемий снова задумался.
"Odart" — наоборот выходило — «trado», то есть отдаю, передаю, в_р_у_ч_а_ю… У Плавта где-то сказано — "trado tibi regnum", передаю тебе царство… Мало того, Артемий знал, какая сила носит таинственное название «od» (первая часть имени) и что значит остальное — art. Он уже умел читать это слово в таинственном его смысле… И вдруг его поразило еще новое: если от пяти букв имени «odart» взять одну «d», то есть четвертую, священную букву алфавита, то останется «oart» или при перестановке выйдет "taro, tora, rato, oral", и еще более таинственное значение этих четырех слов было также известно ему.
Но кто же мог носит такое имя, невольно долженствовавшее поразить всякого посвященного? Тут едва ли могла быть простая случайность. Нет, это имя мог избрать себе человек, знавший то, что он делал, а таким человеком мог быть только один.
— Григорий Григорьевич, — вдруг воскликнул Артемий, — «odart» — ведь это он!..
Орлов опять посмотрел ему прямо в глаза и с улыбкой утвердительно кивнул головою.
— Да? — переспросил Артемий. — Ну, так скорее к нему!..
Они дали лошадям шпоры, и те, наскучив идти шагом, крупною рысью пустились по дороге.
VI
АГЕНТ
Граф Сен-Жермен, выйдя из кабинета императрицы и снова преобразившись в управляющего-пьемонтца, под париком которого никто не был бы в состоянии узнать его, отправился прямо на мызу, где к вечеру ждал к себе гостей. Он уехал в одноколке, как и должен был это делать скромный управляющий, и по дороге даже заехал в лавки за кое-какими покупками для хозяйства.
Добравшись до своей мызы, он остановился у кузницы, поговорил с кузнецом, насколько тот мог понимать знаки и мимику иностранца-управляющего, не говорившего ни слова по-русски, потом внимательно оглядел возвращавшееся с поля стадо и только тогда уже подъехал к маленькому, низенькому домику в две комнаты под соломенною крышей, где он жил. Остановив свою лошадь у чистенького, дубового крылечка домика, граф вышел из одноколки, поджидая, что ему навстречу выбежит служивший у него человек, который должен был слышать стук подъехавшего экипажа. Но он не появлялся.
— Петручио! — крикнул граф.
Петручио был несколько дней тому назад поступившим к нему слугой-итальянцем, завезенным каким-то русским барином из Италии и скитавшимся без места по Петербургу. Своего слугу Сен-Жермену пришлось отправить спешно с поручением за границу, и он взял на время бесприютного Петручио.
Граф позвал его еще раз, но опять напрасно.
Это казалось подозрительным.
Сен-Жермен, оставив лошадь, быстрыми шагами вошел на крылечко, миновал крошечную прихожую и отворил дверь в первую комнату, служившую ему и приемной, и кабинетом.
Первое, на что он взглянул, войдя в комнату, был стоявший в углу дубовый крепкий шкаф, окованный железными полосами. Первая — наружная — дверца этого шкафа запиралась простым замком.
"Так и есть", — улыбнулся Сен-Жермен.
Эта дверца была открыта настежь. Но за нею была еще доска на секретном механизме с двумя медными скобами, к которым были проведены изнутри приводы от сильно заряженной лейденской банки, так что человек, не знавший, в чем дело, но пожелавший проникнуть в шкаф, должен был взяться руками за скобы, — потому что иначе нельзя было открыть, — и, взявшись, получить сильный электрический удар, соединив собою цепь и разряжая вследствие этого банку.
Сен-Жермен достал так называемый «разрядчик», приложил его к скобам, — искры не оказалось. Банка была уже разряжена.
Сомнения больше не было: Петручио, пользуясь отсутствием графа, пытался забраться в его шкаф и получил весь заряд электричества.
Сен-Жермен не мог удержать новую улыбку, представив себе, что сделалось с любопытным итальянцем в первую минуту, когда его тряхнуло, и какую он, вероятно, скорчил при этом гримасу, сочтя полученный удар за сверхъестественную силу.
— Петручио! — крикнул он опять. Но ответа опять не было.