Воля вольная
Шрифт:
— Всем выйти из помещения, руки поднять! — Раздалось в матюгальник. Мирон стоял на берегу и оттуда командовал.
Балабан не двигался, продолжал курить и смотреть за происходящим.
— Руки в гору! — снова загремело по тайге.
Несколько очередей пронеслись над головой Балабана, защелкали по избушке. Балабан встал во весь свой немаленький рост и задрал руки над головой. Мотивчик какой-то негромко напевал. Лыжная шапочка сползла и упала на снег, и длинные светлые волосы привычно закрыли челкой пол-лица. Он тряхнул головой назад, открываясь.
Мирон с пистолетом в руках подходил все с той же наглой и пренебрежительной, чуть, однако, настороженной улыбочкой. По мере приближения, лицо его напрягалось. Он узнавал одного давнего знакомого. Глазам не верил. Встал метрах в пяти напротив:
— Музыкант! — произнес совсем не приблатненным, но тихим, злым голосом и нахмурился.
— Здорово, Мирон… — Валентин опустил руки. — И Хапа, и Остолоп с тобой… Здорово, черти!
Бойцы подходили и смотрели на него, как на привидение. Дима Остолоп поплыл в улыбке и даже посунулся с объятьями, но остановился, глядя на всех, только руку протянул.
— Ты что же, беглый? — спросил Мирон, обретая почти прежнюю уверенность.
— Зачем, беглый — вольный!
— И документы есть?
— Есть.
— Здесь что делаешь? — Вмешался Хапа, тоже не без удивления рассматривающий бывшего сослуживца.
— Гуляю! Я гуляю, где хочу, Хапа, ты ж знаешь… — Валентин, пряча в прищур улыбку, развел большие руки. Как будто и всех пригласил погулять.
— Это точно… — Ощерился Хапа и весело дернул головой.
— Все, хорош! — Решительно прервал разговор Мирон. — Старые песни, только время тратить, с собой его заберем. Обыщите тут все!
Вскоре зимовье и приваленная к нему лодка горели. Запыхавшийся, с потными красными щеками и шеей Шумаков, осмотревший следы вокруг зимовья, ничего внятного не нашел. Подтвердил только балабановские слова, что мужики с «Урала» ночевали здесь, что есть пешие следы самого Балабана, и что Студент приехал снизу. И что вообще разных следов так густо, что не разобраться, был тут Кобяк или нет.
Трофеев взяли немного. За поясом у Хапы висел знаменитый поваренковский топорик с оранжевой ручкой, да Шумаков вытащил из зимовья Колькин рюкзак с бутором.
— Ну что, как живешь, Музыкант? — Хапа сдвинул топорик за спину и присел рядом. — Все поешь? Помнишь, на Мухторском перевале… на нас духи лезут, а ты на гитаре херачишь… А? Я на всю жизнь запомнил, если бы не ты тогда, хер знает… Ты всегда смелый был, сука, я тебя всегда уважал… — Хапа нервно тряс ногой. — Сейчас бы точно краповым был! А я тебя узнал тогда в кафе, только глазам не поверил. По книжке узнал, ты, когда книжку читаешь, всегда кулак вот так вот ко лбу делаешь! Где Кобяков-то, не знаешь?
— Не знаком, — качнул головой Валентин.
— Так это же его зимовье!
— А я помню, Хапа, как ты двух старух-чеченок из подвала вытащил. Там все рвется, а ты их таскаешь… Я тогда, честно сказать, сдрейфил.
Хапа на секунду задумался, потом довольно тряхнул головой:
— За гитаркой все-таки
— Да… она уже осколком пробита была… А ты что же, все воюешь?
— А что делать, Валя, я больше ничего не умею!
Они сидели на берегу, сзади, метрах в тридцати, горящая избушка громко трещала. Хапа время от времени оборачивался и глядел, как рядом с зимовьем один за другим занимаются кусты стланика. Вертолет на другом берегу засвистел ритмично, раскручивая винты. Подошел Мирон, отозвал Хапу и стал ему что-то говорить. Он говорил громко, пересиливая вертолет, и Балабан почти все слышал.
— Садимся к «Уралу»… кончаем всех… у меня на этого Студента… он по поселку ходил. На других Москвич показал — все в порядке… Шумака этого… из их оружия… — Вертолет набирал обороты, и Мирон говорил все громче. — Их трое… вооружены… дырок в вертушке наделаем… договоримся с ребятами…
Потом Мирон кивнул в сторону Балабана и, сказав что-то, заржал. Хапа тоже повернулся и пристально глянул на Валентина. Они двинулись к вертолету. Мирон остановился, повернулся к Балабану:
— Эй, организованная преступная группа! Давай на борт! — прокричал.
Балабана забрали и поднялись в воздух. Он сидел ближе к хвосту без движений, глядел задумчиво перед собой, потом спокойно достал гитару из рюкзака, расчехлил. Попробовал ее, приложился почти ухом, чуть тронул колки. Хапа увидел, как он настраивает… присел, обнял: давай, сунул фляжку, давай, Валька, споем нашу! Мы тебя часто вспоминали. На Мирона не обращай внимания, ты же ему тогда так насрал! До сих пор подполковник… От Хапы крепко несло спиртом. Валентин хлебнул из фляжки, улыбался, согласно кивал головой. Глаза небольшие спокойно глядели из-под челки:
— Не трогайте ребят! — попросил.
— Каких? — спросил Хапа и внимательно глянул на Валентина.
— Тех, что на «Урале»…
Хапа отстранился, лицо стало жесткое, чужое и равнодушное:
— Производственная необходимость! Сам знаешь!
— Там у одного — четверо детей… — начал было, но Хапа отодвинулся.
Валентин кивнул головой, понимая. Посидел, прямо глядя перед собой в рифленый металлический пол и поглаживая гитару. Людей в вертолете оглядел, на Шумакова посмотрел внимательно, сидевшего в обнимку с поваренковским мешком, лицо того дергалось, он отвернулся от взгляда Валетина. Балабанов нагнулся к сидевшему наискосок напротив Мирону. Сказал жестко:
— Ну что? Прощальную?! Последняя песенка, называется…
— Какую, на хер, прощальную… — Мирон зло отвернулся в иллюминатор.
— Как какую? Хватит уже… — выдохнул Валентин. — По ноздри в крови! Дальше, ребята, у нас дороги нет!
Он заиграл любимую Поваренковскую блатную… Волю вольную. Хапа рядом заулыбался, допил из фляжки и стал подпевать и кивать в такт головой… Вертолетчик высунулся из кабины, показывая что-то Мирону. Слышно было плохо, Валентин оборвал игру, нахмурился и, пристально глянув на Хапу, убрал гитару за спину. Хапа затягивал липучки на бронежилете.