Волжане
Шрифт:
— Обе щелочи выгладят одинаково, можно и перепутать. Помните таблицу элементов?.. Так вот, в одном порошке калий содержится, а в другом кальций. Возможно, именно это играет какую-то роль, а может все дело в упомянутых примесях… Знаю лишь, что соду можно менее затратно получать. Ероха!
Потянулись длинные секунды ожидания, и Николай еще раз прикрикнул.
— Ероха! Что, еще и за ним посылать?!
В отрет на недовольство из-за дальнего угла печки поднялся давешний белобрысый паренек и кивнул в сторону ее,
— Так жинка ваша погнала его со старших, вот он и обиделся! Иди говори Еремей, сам все и докладывай, а меня в говнодавы навечно записали! А я че… Я могу пересказать, да только не так складно.
Ефросинья, наклонилась к мужу и торопливым шепотом напомнила ему историю, мельком перед этим упомянутую. И как хлопцы бестолковые с селитрой управлялись, и как она пыталась вразумить их зарвавшегося командира.
Николай поморщился и даже не посмотрел в ее сторону, из-за чего внутри нее сразу поднялась волна гнева.
«И так ему не сяк, и жена у него дурак!»
Муженек же требовательно послал за Ерохой и стал разбираться, кто поставил на работы бригаду химиков, которую он сам лишний раз не трогает, чтобы не приостанавливать ведущиеся ими разработки. Дойдя до Киона, старшего сына Пычея, который во время отсутствия Свары исполнял его обязанности, Николай тяжело вздохнул и взял вину на себя.
Мол, сам распоряжения отдавал, а проследить, как они исполняются, не удосужился. После чего подробно прошелся по технологии производства селитры, упомянув, что она очень нужна и не только как удобрение.
Белобрысый же, пользуясь временным перерывом, осторожно поставил перед ее мужем стеклянную бутыль, заботливо оплетенную для сохранности лозой.
— Вот! Соды нет, но Ероха просил жидкость эту передать. Торфяная вода, говорит. Особая.
— Так, Еремеем тебя — звать, кажется? Что за йода такая, Еремеюшка? Как
получаете? Какой перегонкой?
Однако все вопросы Николая мальчишка стоически игнорировал, отделываясь не словами, а невнятными междометиями. Мол собирал как Ероха велел.
Укоризненный взгляд мужа Ефросинья на этот раз перенесла с пониманием. Он же потянул бутыль к себе и взялся за деревянную пробку, закупоривающую сосуд. И чем больше затычка расшатывалась, тем радостней становился оскал Николая.
Когда пробка вылетела в нос Ефросиньи прянул такой резкий запах, что она с криком отшатнулась, зажимая нос. Рядом с такой же прытью вскочила Улина, до которой тоже донеслась порция вони.
Только ее муженек, не спуская с лица глупого, но счастливого выражения, чему-то улыбался, засовывая плотную деревяшку на место.
— Ребята, это нашатырь! То есть аммиачная вода, а значит живем! Будет сода!
Оглядевшись и заметив, что никто не разделяет его радости, Николай рявкнул.
Где этот словоблуд?! Дайте мне Ероху! Хоть кто-то меня поймет.
Спустя мгновение
— Че надо-то? То Ероха иди прочь, то возвращайся обратно! У меня вторая ночь бессонная!
— А кто ребятишек словами погаными величал? — сорвалась Ефросинья, привстав с лавки. — Кто сидел и покрикивал, когда они работали в поте лица своего?
— Я и величал! — нимало не смущаясь, вызверился на нее волчонком
Ероха. — С Вовки вашего пример взял! А что, ему можно слова такие
употреблять, а мне запрет? А то, что не работал вместе со всеми, так меня на горох Кион поставил, и колени от того сильно распухли!
— Знать за дело получил! — не стала останавливаться Ефросинья, — И я
еще добавлю за наглость твою! Николай!!
— Николай, Николай, сиди дома, не гуляй, — вместо поддержки, ее муженек стал напевать какую-то прилипчивую песенку. За что страдал, Ероха и кого винишь?
— Не вино никого. А страдал за то, что упирался и на селитру не хотел ребят выводить. А что на нее идти, если знать не знаю что делать, а другую работу с меня никто не снимал?! Вовка явится, с него и спрашивайте!
— С тебя спросим! — вновь окрысилась Ефросинья и бросила взгляд на мужа. Ей показалось, что тот, злорадно усмехнулся в ответ, и она еле сдержалась, чтобы не завопить — «Что опять не так?!».
— Значит так, пойдешь на конюшню, — начал Николай, — и окажешь дежурным, чтобы тебе к гороху еще добавили плетей.
— Сколько?
От былой ершистости у мальчишки не осталось и следа? Казалось, сломался какой-то стержень у него внутри, и голос зазвучал обреченно.
— Ноль.
— Сколько? — пробудились искорки в оживших глазах Ерохи.
— Ноль! — терпеливо пояснил Николай. — Знаешь такую цифру?
— Так может не ходить?
— Нет уж, сходи, сделай милость, покажи им это колечко младшего мастера, — муженек стал копаться в глубоких карманах, и достал, наконец, медный тусклый ободок с неясной гравировкой цифрами, после чего протянул его Ерохе. — Теперь ты только мне подвластен, вместе с бригадой своей. И пороть тебя буду я! Лично! А теперь давай, рассказывай, как воду газовую получил и что еще добился!
Ефросинья только зубами скрипнула, а малец с немалым усилием стер с лица загнанное выражение и начал рассказывать, хотя иногда и бросал в ее сторону резкие, недоверчивые взгляды.
— Торфяными печами мы воздух подогреваем в домницах, а получившийся кокс, для ваграниц литейщикам отдаем, дабы они лом чугунный в железо переделывали, когда угля не хватает.
— Это понятно… — Николай хотел прервать мальчишку, но не удержался и
переспросил. — Как с хрупкостью железа при использовании торфа?