Волжане
Шрифт:
— И хозяина у этой земли больше нет. Я так решил, — довольно кивнул Анбал, абсолютно не обратив внимания на последние слова своего ближника. — Хочешь, я тебе ее подарю, Тухсар?
— Погоди, о величайший из достойнейших! — смиренно склонил голову тот, вызвав очередной своей шуткой не только смех казанчиев, но и улыбку у самого наместника. — Погоди! Мы еще не выбили отсюда этих нечестивы смертников.
— Тебе будет стыдно писать обстой никчемной стычке отцу! — хмыкнул наместник Сувара. — Когда подойдут вторая и третья сотни? мы уже закончим. Они ведь подойдут, Тухсар, или как обычно отвлеклись на баб, натерли себе чресла и теперь не могут взгромоздить свои задницы на коней?
— Вот-вот будут,
— Я сказал им не развеяться, а пополнить запасы! Всего лишь!! Кто же знал, что здесь все так запущено и нам придется рассчитывать только на свои силы?!
— Так время такое, смерды еще даже к молотьбе не преступили… Но взять здесь и правда нечего, разве что нахватать блох с шелудивых брехливых лаек. Нищеброды.
Пока на холме неторопливо перемывали косточки ушедшим на промысел сотням, почти половина всадников с улюлюканьем и копьями наперевес устремилась к броду, за которым в паре сотен шагов выше по склону суетливо пристраивался за повозками противник. Вместо того чтобы уйти за стены изгороди, чернеющей у него за спиной, или хотя бы раствориться в окружающих лесах, воины встали на самом открытом месте, шагах в пятидесяти от деревьев. Часть их них еще суетились рядом с парной повозок, наполовину погрузившихся колесами в раскисший склон, но остальные уже бросили это бесперспективное занятие и готовились к бою. Разгоняющаяся конница сувар проскочила могучие ветлы, выстроившиеся вдоль слабонаезженной колеи на середине холма, и своими криками спугнула птиц, гроздьями облепивших высокие деревья. Туча воронья медленно сорвалась с места и хриплым шумом перекрыла все разговоры суварских предводителей, с предвкушением ожидающих предстоящее зрелище.
— Да хоть ты скажи этим слепцам, Прастен! Невмочь нам одолеть такую силу! Только ляжем все! Сотня! Целая сотня должна подойти! Я своими ушами слышал от вестника прежде чем инязор бросился встречать Анбала Хисама! А у нас лишь три десятка, и те едва наскребаем! Да еще недоросли бестолковые, что под ногами будут мешаться! И ладно бы обстрелять суварцев из засады, так этот сопляк желает из леса всех вывести, чтобы конница нас стоптала! Хотя Маркуж вел свои разгоряченные речи по-эрзянски, Прастен был уверен, что мальчишка их разговор понимает и попытался как-то сгладить прозвучавшие слова.
— Он не настаивает на нашем участии.
— Зато ты словно на поводу у него идешь! Да пусть он эту железную бляху хоть в нос себе взденет, но подчиняться я ему не буду и тебе не дам! Он не князь и не вятший боярин с превеликой родословной, чтобы бисер перед ним метать! Лучше всыпь ему горячих, дабы узнал сей незрелый отрок место, которым думает!
— В одном я с тобой согласен, Маркуж, — нехотя кивнул своему новоиспеченному десятнику Прастен. — Если выйдем в чистое поле, ляжем все.
Кивнул, но никаких действий не предпринял.
И не потому не предпринял, что до упомянутого «сопляка», допустили лишь его и Маркужа и их обоих недоросли держали на прицелах самострелов, предвосхищая любые опрометчивые шаги.
И даже не потому, что Веремуда школьники отвели куда-то в лес на излечение от непростой раны, полученной им при уходе от эрзянского князя, и ссориться с лечцами не входило в планы Прастена.
Просто он о мальчике слышал и уже воочию наблюдал, к чему тот готовится. Уже знал, что тот не отступит, а потому речи Маркужа были для него пустой болтовней. Точнее, завесой, которой он прикрывал собственную нерешительность, вызванную потугами понять, что на уме
Конечно, вначале Прастен попытался сговориться с буртасцем, представившимся - ему Алтышем и личным посланником ветлужского воеводы. Мрачного вида боярин с четким движениями бойца и желтоватым, как у покойника лицом, впечатление производил. Как и трое опытных воев, его сопровождавших и облаченных в полностью закрывающие тело железные доспехи.
Однако в ответ на все вопросы Алтыш лишь кивал в сторону, предлагая обсуждать все дела с предводителем сурской школы недорослей. Сказал, что полностью ему доверяет, а сам вскоре уедет прочь. Дела, мол, не терпят, будет тут стычка или нет. В общем, говорить отказался наотрез. И Прастену пришлось с зубовным скрежетом отправиться к школьникам. А точнее к главе этих малолетних скоморохов, которые вызывали лишь горькую усмешку своим возрастом, несмотря на все их облачение. Собственно что-то такое Прастен и предполагал, но никак не ожидал, что у мальчишек не будет солидного взрослого прикрытия. Воронежских недорослей по крайней мере, в собственные походы пока не отпускали. Да и предводитель той школы хотя и был молод, но выглядел гораздо старше представленного ему сейчас юнца.
Именно поэтому он и сделал глупость, попытавшись все решить нахрапом. Показал половинку серебряной тамги и сказал, что вскоре под его начало прибудут вои, а пока он берет школьников под свою руку.
Конечно же, Прастен ожидал, что тот будет упираться и даже намеками пошлет его в далекое пешее путешествие, обтекаемо дав понять, что чужак ему не указ. Думал, что может увидеть смачный презрительный плевок под ноги, поскольку уже не раз замечал подобное у наглых не по возрасту воронежских юнцов, подчиняющихся лишь своему главе и ветлужскому воеводе. Он даже предвкушал, как уломает мальчишку подчиниться, пусть не сразу а когда прибудут его люди! Точнее если прибудут.
Однако тот показал ему кое-что посущественнее плевка.
И сразу стало понятно поведение буртасца.
Железными бляхами обладали лишь ветлужцы, которым их воевода безоговорочно доверял, а потому они могли говорить его голосом. И таких было наперечет. Даже Твердята, властвующий над воронежцами, не имел права на подобную привилегию, поскольку жил по своему покону.
Так что слухи о юнцах, обладающими знаками полного воеводского доверия, широко распространились на Дону, достигнув и ушей Прастена. А одного из них, который и стал позже главой воронежской школы, он даже знал лично, познакомившись с ним в третий месяц своего, так называемого плена, и сразу восприняв его всерьез.
Когда его попросили (именно попросили, а не приказали) позаниматься с
одним из подростков Прастен только фыркнул. И нарвался. Выбитая из сустава рука у него тогда еще полностью не зажила, и мальчишка два раза из десяти пробил его защиту. Владение же боевым ножом у новика было столь филигранным, что Прастен сразу вспомнил воя, снявшего с него чуб вместе с кожей.
Как оказалось, тот его и обучал.
— Да и отец мальчишки, оказавшийся главой еще немногочисленных тогда донских ветлужцев, был не последним бойцом. Степь Петр знал, половецкие ухватки и хитрости были ему ведомы, и это почти сразу сказалось на отношении к нему местных. Через год после первой встречи Твердята даже поставил его тысяцким, несмотря на возмущение некоторых сотников, поначалу, не принявших возвышение чужака. Однако после этого в войско валом пошли железные доспехи, и неуемное ворчание резко сошло, на нет, поскольку стоимость брони была небольшой, да и бралась ветлужцами в основном скотом.