Волжская метель
Шрифт:
– Крестьянин я. Из села Яшмы.
– Бедняк? Середняк? Ведь крестьяне разные бывают.
– Дед бурлачил, а отец вроде середняком был. Своего хозяйства я не имею, на брата работаю.
– А брат твой?
– Овчинников Иван. Этот справный. Конным делом промышляет. Но я делов его больше знать не хочу. Учиться надумал уйти.
– Ну а в политике разбираешься? Знаешь, что по этой части с коммуниста спрос немалый?
– Разбираюсь плоховато, а научиться желаю. Насчет белых-красных вроде бы разобрался, на то мужику большого ума не надо.
– Газеты читаешь? Ленина знаешь, слыхал?
– Слыхал. Всей красной силе - голова.
– Разрешите мне!
– вмешалась Ольга.
– Вот, понимаешь, Овчинников, если придут сюда, на баржу, белые офицеры, они раньше всего скомандуют: коммунисты, комиссары, жиды - два шага вперед! Это может случиться ночью, через час, в любую минуту... И должен коммунист, не дрогнув, голову сложить за народ. Ты подумал об этом?
– Как раз об этом и подумал. И так решил: с вами держаться. Все сумею как подобает. Не сумлевайтесь, пишите!
– А в бога ты веруешь, Овчинников?
– Конечное дело, верую. Что же я, зверь?
– А знаешь, что коммунисту верить в бога не положено?
– Стороною слыхал, только не может того быть, чтобы Ленин запрещал человеку в бога веровать, совесть иметь. Никакой цены такой шеромыжник без совести не имеет.
– Видишь, какой ты еще несознательный товарищ? Владимир Ильич, товарищ Ленин, пишет и повторяет, что религия - опиум народа. Буржуазия отравляет дурманом ум трудящихся, чтобы сделать их покорными рабами. И только. Ясно?
– Не, неясно. Много добрых людей верует. Вон хоть Антонина. У нее отец-мать образованные были, а она верует. Человеку понятие надо иметь, что грех, а что дозволено. А без бога как понимать грех? Почему не украсть, не убить, клятвы ложной не дать? А ты - опиум! Выходит, и на присягу плюнуть можно?
– Вот что, Овчинников, - сказал помвоенкома.
– Это разговор нужный, но долгий. Сейчас, понимаешь, некогда. Подумать надо, как от пуль защититься, мертвых убрать, надежду укрепить...
– И я про это думаю, планы строю. Имею еще силы немножко. Если надумаете что - и я с вами. Все исполню, что поручите.
– Да ведь ты не с нами, а с господом богом, - сказал Смоляков, металлист со станции Урочь.
– Ты богу слуга, а не людям. Держись ближе к Бугрову, он тебе растолкует, чего ты еще не понял.
– Ну а в партию-то вы меня записали?
Смоляков привстал, давая понять Сашке, что он лишний здесь.
– Позвольте мне!
– взял слово Бугров.
– Парня я знаю. Никак господин подъесаул с ним общего языка не нашел, а мы должны найти. Считаю так, товарищи: надо уважить просьбу! Каждый, кто до смертного часа останется верен делу революции, достоин считаться коммунистом, если сердце его того требует. А билет на берегу выдадим. И оговорку сделаем, чтобы занялся потом изживанием своих предрассудков.
Смоляков с сомнением покачал головой.
– Эдак Бугров и попа и монашку - всех вовлечет.
– Нет, не вовлечет!
– горячо возразил Вагин.
– Те на барже случайные попутчики наши, а у этого парня просто путаница в башке насчет совести. Я так думаю, что церковной божественности у него и в помине нет, а совесть бедняцкая, рабочая есть. Ставь на голосование. Я. Бугров, Павлов - мы за.
– И я проголосую "за", - сказала Ольга.
– Он у нас фронтовик.
– А скажи мне, товарищ Овчинников, еще одну вещь, - остановил голосование помвоенкома.
– Если, может, придется нам эту баржу покинуть на лодочке или плоту, кого бы ты первым спасать стал?
Вопрос озадачил Сашку. Было темно, отсветы пожаров и луна позволяли смутно видеть бледные лица "старших". Их-то и надо бы спасать, самых нужных на берегу людей, а не девушку-послушницу, которую он, Сашка, на беду свою, полюбил больше собственной жизни...
– Говори, Овчинников, - поторопил своего подшефного Бугров.
– Не смущайся, говори на партийном собрании и везде только правду. Кого, стало быть, в первую очередь?
– Думается, кого... постарше и послабее, - произнес Сашка.
– А может, сами сперва спасемся, а потом придем на выручку слабым, коли не помрут к тому времени? По душе тебе так?
Овчинников уловил иронию и обрадовался:
– Не, сперва слабых!
– А коммунистов-то когда же? Али в последнюю очередь?
– Не, зачем в последнюю... С остальными вместе...
– Запоминай, Александр, - строго сказал помвоенкома.
– На поле боя коммунист приходит первым, а покидает его последним. Так впредь сам и живи! Что ж, товарищи, проголосуем. Я лично "за".
Сашка, поддерживаемый Бугровым, добрался до своего березового островка, когда рассвет уже начал брезжить. Антонина примостилась в ногах Савватия и берегла его сон. Надеждин, очень слабый, пробормотал, глядя на Сашку:
– Двужильный ты, что ли, Овчинников? Рана только подживает, а он чуть не приплясывает! Швы пора ему снимать, слышь, сестрица?
Но сиделка в этот раз будто и недослышала. Приподнялась, тихонько скользнула мимо Сашки, повела плечом так, чтобы не коснуться мимоходом его локтя. Когда прикорнула на своей поленнице, Сашка различил глухие рыдания и почти скатился с поленьев.
Он добрался до Тони, но та резко оттолкнула его руку.
– Отойди! Отступник ты...
– тело ее сотрясалось в ознобе.
– С безбожниками заодно. Вечер целый... в обнимку со стриженой. От совести, от бога отрекся. Знать тебя не хочу!
– Напрасно ты, Тоня. От совести не отрекался и в обнимку не сидел. Ольга - товарищ нам, и мне и тебе. А без тебя мне жизни нету, на том и стою, как стоял.
– Шел бы с миром к себе! Господи, спаси мою грешную душу! Не понял ты, Саша, что у меня нынче на сердце было. Как я тебя ждала!