Воображаемые встречи
Шрифт:
Будь он бедным мальчиком, каким-нибудь начинающим музыкантом, еще можно было бы с ним поладить. Гулять с ним иногда в свободное время, а иной раз и прогонять его: «Знаешь, дружок, нет времени, приходи-ка завтра или на той неделе. Ну, нечего хныкать: потерпишь несколько дней!» А как это скажешь королю?
— О, Рихард, — говорит он, — этот мотив лебедя говорит нам о темной печали.
— Нет, ваше величество, скорее о светлой.
— Ну да, я хотел сказать — о светлой. Но все-таки здесь есть какая-то демоническая
…То есть — никакой, но приходится молчать, почтительно склонив голову.
— Вы не должны сердиться на меня, Рихард. Я так боюсь, что вы рассердитесь.
— О, ваше величество, как вы можете думать!
— Не говорите так. И называйте меня Людвигом.
— Я буду называть вас так, если вы хотите.
Король сияет. В общем, он славный мальчуган, но…
— Вы очень упрямы, Рихард. Почему вы непременно хотите поставить все «Кольцо» [157] сразу? Почему бы не поставить пока только пролог? Или одну «Валькирию»? Я мог бы это устроить.
157
«Кольцо Нибелунга» состоит из четырех опер. «Валькирия» — вторая опера. См. главу «Легенда легенд», стр. 286.
— Ваше величество, вы же знаете, каков мой замысел. «Кольцо Нибелунга» — это четыре оперы, но единое целое.
— Иногда нужно пойти и на уступки. У вас столько недоброжелателей.
И король добивается постановки «Валькирии». Но Вагнер не участвует в этом; он даже не является на премьеру.
— Вы огорчили меня, Рихард. По-моему, вы просто жестоки.
— Но я ведь предупреждал ваше величество, что…
— Ты упорно не хочешь называть меня Людвигом!
— Но я предупреждал, что этого нельзя делать. «Валькирия» только часть «Кольца».
— Ну хорошо. Я все-таки счастлив, что она шла. И успех был…
— Вряд ли, Людвиг.
— А! Это мило, что ты меня так назвал. Ты все-таки добрый.
Но иногда проявляется и самодурство.
— Я, кажется, король! И мне странно, что вы противитесь моей воле!
— Я только хотел объяснить вашему величеству…
— Прошу не перебивать меня! Мое решение свято. И никому его не переменить!
— Я вынужден молчать, ваше величество.
— Ах, не говори так: это разрывает мне сердце!
Козима, которую Вагнер часто видал в Мюнхене, совсем не считала положение затруднительным.
— Король забавен, — говорила она, — он обожает вас, это естественно. Но за счастье дружить с вами он должен платить — и подороже.
— Однако, милая Козима…
— Не будем притворяться, Рихард. Вы верите в свою гениальность, ваше творчество нужно не только для всех нас, но и для будущих поколений. С какой же стати вы должны прозябать в бедности? В неизвестности? Король хочет избавить вас от
— Но в качестве «купленного» я обязан приспособляться.
— Ничего подобного. Мне кажется, вы можете делать все, что вам вздумается. Король все примет. Можете капризничать, ходить на голове.
— Я не акробат, — обиделся Вагнер, — и как раз боюсь, что он заставит меня ходить на голове.
— Не бойтесь — не заставит.
— Иногда я действительно боюсь короля, — сказал Вагнер. — Мне кажется, что он… что у него в голове не все в порядке.
— Возможно. Мне тоже так кажется.
— Но ведь это опасно. Сегодня он любит своих друзей, а завтра их возненавидит…
— Возможно. Но это бывает и с самыми разумными людьми.
— С такими, как Людвиг, не знаешь, как держать себя.
— Пустяки. Будьте самим собой и принимайте поклонение — вот и всё. Я только посоветую вам никогда не забывать в его присутствии, что вы его подданный. Ему очень приятно его звание. Он хочет быть для вас не просто другом, а «царственным» другом. Я это заметила. Впрочем, это всё пустяки. Страшен не король, а его подданные.
— Ну, их-то я не боюсь! — надменно сказал Вагнер.
— Напрасно. Но и с ними можно бороться.
— Впрочем, — говорил Вагнер, — король еще очень молод и играет в романтизм. Со временем он вникнет в дела и сделается таким же, как и все посредственные короли. Пусть играет.
После представления «Тристана», возвращаясь домой с Бюловым и Козимой, Вагнер заметил на улице стройную женщину в черном. Она садилась в карету. Ее спутник помог ей взобраться на ступеньку. Вагнер узнал его: это был Отто Везендонк.
Значит, она приехала. Некогда он писал ей: «Тристан принадлежит только тебе». Они уже давно не переписывались. Какова она? Как странно, что это прошло. Было сильнее всего и прошло.
Козима спросила:
— Что это вас так внезапно опечалило? Ведь все прошло хорошо? — Она имела в виду оперу.
— Да, конечно.
Шесть лет назад ему не было никакого дела до Козимы. Он только жалел Листа, что у него такая строптивая дочь. Ну, и Ганса тоже жалел: ему, видно, достается. Но Козима терпеливо дожидалась своего часа.
И дождалась.
Когда Вагнер уехал из Мюнхена, Козима вскоре последовала за ним, взяв с собой маленьких дочерей. По мнению друзей, она выбрала самое неподходящее время. На Бюлова, столь преданного Вагнеру, посыпался град насмешек. Его и прежде преследовали за пропаганду «музыки будущего». Отъезд Козимы развязал руки газетчикам. Злорадство, злоба, жестокость проявили себя в полной силе. Друзья отвернулись от Вагнера и Козимы, обвиняли их в эгоизме и бездушии. Многие порвали с ними навсегда. Другие прямо требовали изменить жизнь, вернуться к прежнему.