Вооружен и опасен: От подпольной борьбы к свободе

Касрилс Ронни

Брам внимательно посмотрел на меня. У него на уме было два основных вопроса. Первое, считаю ли я, что Бруно мог расколоться? Некоторые товарищи в Йоханнесбурге, которые имели с ним дело, считали, что это маловероятно.

Я размышлял некоторое время, поскольку мне было трудно сделать отрицательное заключение о товарище, находящимся под стражей, который, возможно, боролся за свою жизнь. Я ответил, однако, что это было возможно. Я рассказал о пьянстве Бруно, которое мы по большей части старались не замечать, и предположил, что это, возможно, таило глубоко запрятанные и поэтому незамеченные слабости. Второй вопрос, который Брам задал мне, относился к плану побега

Элеоноры. Можем ли мы полагаться на её оценку? Я ответил положительно, но сказал, что её нервный срыв беспокоит меня.

Он назвал это «хитрой уловкой». Она была всего лишь второй белой женщиной, содержащейся под стражей по Закону о 90 днях и, по его мнению, власти были напуганы тем, что может произойти какая-то неприятность. Есть честные психиатры, которые решили на всякий случай поверить и перевести её из одиночного заключения в госпиталь или заведение для умалишенных. Он закончил вопросом:

— Ты ведь не находишь это письмо странным, не так ли?

— Нет, — засмеялся я, — она только неправильно написала слово «лейтенант». Но у ней всегда было плохо с правописанием.

Мы с нашей группой в Питермарицбурге начали готовить её побег. Но она осуществила его практически самостоятельно. Пока мы мучительно продумывали каждую деталь подготовки, она действовала.

Я получил первое известие от Джона Биззеля, который приехал, чтобы отпраздновать это со мной.

— Прекрасные новости об Элеоноре! — заявил он радостно.

Когда он увидел непонимающее выражение на моём лице, он воскликнул:

— Её побег! Ты разве не видел сегодняшних газет?

Я просматривал воскресные газеты, но не обратил внимания на маленькую заметку, в которой сообщалось о побеге. В ней кратко сообщалось, что Элеонора была под арестом, но исчезла. Вокруг Питермарицбурга были выставлены полицейские заслоны, и полиция разыскивала её.

Через несколько дней я услышал тихий шорох за входной дверью моей квартиры. Я ждал Элеонору, но, тем не менее, затаился и напряжённо слушал. Затем, не в силах больше сдерживать свое нетерпение, я распахнул дверь.

Тут я наткнулся на паренька в серых фланелевых брюках и спортивном пиджаке, с бледным лицом и тёмными волосами под кепкой. Я сначала отшатнулся от этой высокой хрупкой фигуры. Но затем я узнал проказливую улыбку. Это был момент триумфа. Элеонора и я танцевали по комнате.

Когда возбуждение от нашей встречи улеглось, она рассказала мне о своих похождениях. Они начинались с ареста на работе. Она попыталась спрятаться за книжный шкаф и выскользнуть через заднюю дверь, но полицейские проявили хорошую реакцию. Её держали в одиночной камере в женском отделении Центральной тюрьмы Дурбана, и Гроблер практически каждый день доставлял её в центр допросов.

— Он отчаянно хочет поймать тебя. Он хвастается, что всегда ловит того, за кем охотится, и что тебя повесят. Он всё время делал непристойные замечания насчёт еврейских мужчин, браня меня за то, что я водилась с тобой.

Она рассказала, что в полиции было создано ударное подразделение по борьбе с МК. Они выглядели более умелыми, нежели остальные, но по-прежнему полагались на традиционные методы поиска, систематически сопоставляя один след с другим, и полагаясь в основном на допросы. У них не было другого представления о наших стратегических целях, кроме следующего: «Вы собираетесь разрушить страну, чтобы она досталась русским».

Из разговоров, услышанных мельком в центре допросов, она знала, что ни Эбе, ни Билли не заговорили. Билли язвительно говорил, что они могут убить его, если хотят, но он не намерен открывать рот. После

того, как они арестовали Эбе на базе в Клуфе, они отвезли его в уединённое место и избили до потери сознания, но всё равно ничего не узнали. Раскололся Бруно и ещё несколько человек. Специальный отдел хвастался, что Бруно начал говорить на другой день после ареста. Они сказали, что знают, как обращаться с уголовниками, раскрыв информацию о том, что он был вором, и отсидел несколько лет за кражу со взломом на железной дороге.

Стало ясно, откуда у Бруно такое мастерство, которое он проявил при взломе склада динамита. Мы слишком легко поверили ему, хотя по-настоящему его не знали. Если бы это было ошибкой только Элеоноры и моей, то мы могли бы сделать вывод, что причиной ошибки в оценке был перебор, вызванный комплексом вины белого человека, что привело к некритическому отношению к слабостям чёрного человека. Но Билли, Кеник и даже старшие товарищи в Йоханнесбурге были обмануты обаянием и способностями Бруно.

Элеоноре столь много надо было выплеснуть из себя, что она почти не умолкала. Оказалось, что катастрофа началась с ареста жены Стефена Мчали. Между нею и Стефеном возникли проблемы, и она сообщила полиции, где он скрывается. Возможно, шок от предательства жены был настолько силён, что, как выяснилось, он сам привёл полицию на встречу с Бруно в Клуфе.

Когда Элеонора поняла, насколько безвыходной была ситуация, её мысли повернулись к побегу. Она начала отказываться принимать пищу и затем стала заставлять себя плакать. Когда она увидела, насколько это привело СБ в озабоченность, она «открыла шлюзы». Был вызван психиатр. Он сообщил полиции, что в таком состоянии Элеонору нельзя допрашивать и предложил больничное лечение.

Они отвезли её в Форт Напье — большую психиатрическую больницу, переделанную из колониального форта и окружённую высокими стенами. Когда они проезжали через главные ворота, её предупредили, чтобы она не была «слишком умной», поскольку её собирались запереть в отделении особо строго режима для помешанных. Это было одноэтажное здание, которое отличалось от других решётками и проволочными сетками на окнах. Ожидание, когда откроют двери, было ужасным моментом.

Элеонора слышала изнутри здания стоны и вопли. Внутри него многочисленные пациенты бесцельно бродили взад-вперёд. Все они, и молодые и пожилые, были ужасно бледны. Одна женщина пыталась вырвать волосы у себя на голове. Ещё одна билась головой о стену так, что из раны на лбу пошла кровь. Сёстры подбежали успокоить её и когда больную уводили, она громко кричала о своём ребёнке. Элеонора, которая оставила свою семилетнюю дочь Бриджиту на попечение родителей, оглянулась, испуганная за ребёнка. Но когда женщину уводили, та неудержимо рыдала: «О, мой ребёнок Христос! моё милое дитя, зачем они распяли тебя?»

Пациенты спали в больших палатах. Элеонору, к её большому облегчению, отвели в одиночную камеру и заперли на ночь. Снаружи около её двери было постоянное шарканье, и глаза пациентов рассматривали её через решётку. На следующее утро она не хотела покидать камеру, но сёстры уговорили её выйти на завтрак. Они сказали, что пациенты безвредны. Многие вели себя уравновешенно в течение многих лет. Некоторые не обращали на неё внимания. Другие проявляли любопытство к «новой девушке», они рассматривали её и хихикали. Самые отчаянные дотрагивались до неё. Она начала помогать санитаркам заботиться о них, и обнаружила среди них несколько женщин с ясным сознанием, с которыми она играла в карты. На ночь её запирали в камере, но в течение дня после завтрака она была среди пациентов.