Вопреки всему (сборник)
Шрифт:
— А тебя не знаем, — сказала Блинову Клава, вторая санинструкторша. — Ты такой известности еще не достиг.
Второму номеру такое суждение приятной медички настроение не испортило совершенно, — ну просто никак не испортило.
— У меня все еще впереди, — уверенно проговорил Блинов.
— Да? — брови на Клавином лице взлетели вверх.
— Ага.
— Кашель есть? — озабоченно спросила Клава.
Блинов не выдержал, рассмеялся: что такое кашель здесь, на передовой линии фронта, в промозглых расползающихся окопах, когда каждый день совсем рядом, в нескольких метрах от пулеметного гнезда
Тут даже о том, чтобы тебе, когда погибнешь, вырыли могилу поглубже, не с кем переговорить… А кашель… кашель — это тьфу, переваренный компот из крыжовника в детском саду, дрисня разволновавшегося младенца.
— Разве я спросила о чем-то смешном? — сведя вместе брови и проложив между ними неглубокую складку, поинтересовалась Клава, голос у нее сделался строгим от множества металлических ноток, возникших в нем. — Или я выгляжу смешно?
— Выглядите вы великолепно, товарищ сержант, — Блинов начал поспешно отрабатывать задний ход, — если бы не война, если бы рядом находился загс, я бы на вас женился… Мы бы тут же расписались.
— Ого! — удивленно воскликнула старшая инструкторша, Маша, покачала головой. — На ходу срезает подметки товарищ…
— Не боится боец, что ему пропишем клизму и поставим прямо в окопе. На первый раз клизму щадящую, на полведра, а дальше… дальше — с увеличением. Чем дальше, тем больше, — сказала Клава, язык у нее, так же как и у напарницы, был беспощадным, на этот кол лучше не садиться.
— По вашему велению, да из ваших рук готов и клизму… Хоть на полтора ведра с первого захода, — не замедлил высказаться Блинов. — С удовольствием!
В результате Куликов получил из Машиных рук пакетик с противопростудным порошком.
— Это наше изобретение, в санчасти приготовили, — пояснила Маша потеплевшим голосом, видать, имела к противопростудному средству самое прямое отношение, — тут смесь двух трав, аспирина, еще… в общем, с добавлением стрептоцида… Так что, Вася-пулеметчик, пей и будь всегда здоров.
— Понял, — сказал Куликов, качнул головой благодаря медработников, внутри у него возникло что-то теплое — отвыкли они здесь, на фронте, от общения с женским полом…
Да, собственно, у себя дома, в деревне Башево, он тоже не часто общался с женским полом, более того — даже побаивался тамошних девчонок — готовы ведь обсмеять в любой удобный момент и дорого за это не взять… Но от страха и смущения Куликов голову в песок не засовывал, не прятался, старался вести себя достойно.
— Молодец, что понял, — одобрительно произнесла Маша и поправила шапку на голове пулеметчика, у Куликова от этого простого движения даже под сердцем что-то защемило, зашлось, а на душе сделалось сладко, будто его наградили орденом — например, Красной Звезды. — Так что поправляйся, Вася-пулеметчик, — добавила Маша и вновь поправила шапку на голове Куликова. — Через пару дней нагрянем снова. Нашему начальству не нравится, что ваша рота — в соплях… целиком в соплях, вплоть до командира.
— Ну, Маша… так уж получилось, — Куликов озадаченно приподнял одно плечо, ему самому это не нравилось, — командир тоже человек и, как всякий человек, уязвим.
— Человек, человек… Уязвим, — недовольно проговорила Маша, — конечно уязвим… Но о себе тоже надо думать, не только о наступлении на окопы противника. Если мы о себе не будем думать, можем Гитлера и не одолеть.
Куликов оглянулся и приложил палец к губам.
— Типун тебе на язык, товарищ сержант медицинской службы, — он медленно, словно бы старался поглубже вникнуть в слова санинструкторши, покачал головой. — Как это так — можем не одолеть эту тварь? Такого быть просто не может, Гитлера мы одолеем, даже если он всего себя, целиком, закует в металл, зальет бетоном…
— Молодец, Вася-пулеметчик, — улыбнулась Маша и знакомым жестом снова поправила на голове Куликова шапку.
— Ну, как вы тут, девчата? — раздался из длинной окопной выемки голос ротного, в следующий миг показался и он сам: в старой телогрейке без ворота, подпоясанный ремнем, на котором болталась тяжелая кобура с пистолетом ТТ, рядом за пояс был засунут второй пистолет, трофейный парабеллум — машинка, которую очень хвалили разведчики.
— Да вот, пулеметчикам неплохо бы посидеть над кастрюлькой с кипящей картошкой, подышать горячим паром, товарищ старший лейтенант, — неожиданно насмешливо проговорила Маша, — только вот как это сделать, не знаем…
— Ну, если вы их вместе с пулеметом заберете в санчасть, то, наверное, можно и посидеть над кастрюлькой…
— Мы бы рады забрать, да вы вряд ли отпустите. Тем более — вместе с пулеметом.
— Не отпущу, — подтвердил Бекетов, — и вас отсюда выпровожу, дорогие девушки… Пора.
— Мы еще не во всех взводах побывали! — Маша повысила голос.
— Немцы зашевелились, скоро попрут, — в голосе Бекетова послышались озабоченные нотки. — У них порядок такой — после завтрака и обеда обязательно сходить в атаку.
— А потом снова дернуть кофейку, так, товарищ командир?
— Наверное. Те, которые останутся живы, те и дернут, — у Бекетова внезапно запрыгал уголок рта, левый, со стороны сердца — след контузии, — обветренные губы сморщились. — Те и дернут, — повторил он. — Приказывать вам не имею права, дорогие девушки, но через десять минут здесь может быть жарко. Очень не хотелось, чтобы кого-нибудь из вас зацепила фашистская пуля, так что, дорогие мои, — ротный не закончил фразу: в недалекой глуби пространства ударил орудийный выстрел, заглушил его слова. Через несколько секунд над окопами прогудел снаряд, ушел в наш тыл. Вместо слов Бекетов сделал рукой выразительный жест.
Лишние люди на передовой ему действительно не были нужны — за них могли спросить. Вот если бы у него в роте было медотделение с двумя санинструкторами, тогда другое дело…
Он снял с пояса прицепленную за ремешок каску и натянул себе на голову. Застегнул под подбородком пряжку.
— Все, перерыв закончился.
Через две минуты здесь уже ни Маши, ни Клавы не было. Блинов подтянул к ячейке и распечатал новенькую коробку с заряженной заводской лентой — пришла помощь из тыла, это было хорошо, рождало внутри тепло, и Куликов не выдержал и растянул губы в улыбке. А уж что касается самого Блинова, то улыбка у него почти все лицо опечатала, размахнулась от уха до уха.