Вопреки всему
Шрифт:
Диана кивнула и поплотнее завернулась в кардиган.
— Я теперь редко бываю в городе.
— Вот как?
— Очень редко. Как-то нет поводов. Все, что нам надо, мы покупаем здесь. Я иногда вижу, как ты рано утром выходишь, закутавшись в макинтош, и думаю, вот бедняжка Оливия. Что за жизнь. Холодные автобусные остановки. С девяти до пяти.
— Да. Что за жизнь! — усмехнулась Оливия.
И вдруг ее словно озарило. Приглядевшись к Диане, она увидела, что та выглядит несчастной. У нее есть муж, он всегда был очень славным человеком, и тем не менее Диана выглядит несчастной.
— Пожалуйста, когда будешь
Это было неправдой, но ничего, не важно. Оливия помнила, какой поднялся шум, когда Луиза влепила Полу оплеуху в автоприцепе. Она тогда гордилась дочерью, но, само собой, Луизе об этом не сказала. Кто-то должен был дать оплеуху Полу Фишеру, но сама она не могла бы этого сделать.
Диана коснулась травы носком шлепанца.
— А ты передай привет своим девочкам.
Оливия отметила про себя, что Диана не сказала, какими милыми были эти девочки в детские годы. Особенно Луиза.
— Мне, пожалуй, пора домой.
— Да, мне тоже пора, — ответила Диана с неожиданной горячностью. — Надо прибраться в холле. У тебя, наверное, полный порядок. Ты всегда старалась создать в доме уют, как и я, Оливия. Мы всегда хорошо понимали друг друга, не правда ли? Дом и семья. Это на первом месте. И все как следует, верно?
Оливия наблюдала за тем, как Диана уходит, как она снимает шлепанцы и тщательно осматривает подошвы, прежде чем сунуть шлепанцы под мышку и войти в дом. Оливия повернулась к своей входной двери и тоже вошла в дом. Она остановилась в прихожей и окинула взглядом маленькое помещение. Нуждается ли ее холл в уборке, спросила она себя, стоя в полумраке. Дом и семья. Покупать все здесь. Мир опасно уменьшается. В ее возрасте и при ее положении в жизни мир должен уменьшиться. Все так говорят.
«Отдохнемте, братья моряки, хватит нам скитаться по морям».
Оливия пересекла холл и присела на нижнюю ступеньку лестницы. Шон цитировал строки любимой поэмы во время их сегодняшнего урока. Эта строчка занимала ее воображение, и Оливия просила повторить ее снова и снова. Шон в конце концов откинулся на спинку сиденья и прочитал из поэмы столько, сколько смог вспомнить, но Оливии показалось, что он иногда импровизирует. Из-за этого их поездка сильно затянулась. Бедняга Шон. Она поощряла его, и неудивительно, что он забыл о времени, о том, что пора ее отпустить. Он сказал ей, что читал ей строки из «Пожирателей лотоса», и пустился в рассуждения о своей любви к Теннисону на целые пятнадцать минут, пока они оба не вспомнили об уроке вождения, чем и должны были заниматься.
В школе Оливия читала «Леди из Шалотта», и Шон, ударившись в поэзию, возродил у Оливии тягу к прекрасным словам. Боб никогда этим не увлекался. Ему нравилось слушать песни, которые она играла на пианино, и пытался их петь, но так фальшивил, что Оливия не могла удержаться от смеха. Они ставили друг для друга записи, но, когда Оливия указывала Бобу на красивую строчку, говорил «Да, это мило» вполне искренне, но сам никогда ничего не отмечал и не запоминал стихов, не говоря уже о том, чтобы их цитировать кому-то.
Оливия оглядела свою чистенькую прихожую. Неужели это и есть страна пожирателей лотоса? Место последнего отдохновения? Было бы так легко остаться здесь, удовлетвориться собой, отказаться отсюда уйти.
Оливия выпятила губы. Сквозь стену ей было слышно, как Диана наводит порядок в своем безупречном холле.
Она встала и положила на столик в холле пакет с книгой. Она полистает ее, когда будет в настроении посидеть. А сейчас ей хотелось двигаться. Она набросила на плечо ремешок своей сумки. Время еще не позднее. Надо сесть на автобус до города и сделать что-нибудь такое, что она себе обещала, прежде чем сама отговорит себя от этого.
Луиза не представляла себе ничего подобного. Сквозь дверь до нее доносилась музыка из «Мадам Баттерфляй». Она читала статью под названием «Шаг за шагом» и размышляла о том времени, когда ее ребенок начнет ходить, и до того увлеклась, что музыка вначале не доходила до нее. Дилемма заключалась в том, закрепляют ли подпрыгивания ребенка прыгательный рефлекс или придают уверенности неуверенным ножкам. Она все еще была поглощена этим, когда вдруг поймала себя на том, что напевает мелодию арии. Луиза замолчала и, подняв голову, обнаружила, что ария продолжается без ее участия.
Она подошла к двери с журналом в руке. Музыка звучала так громко, словно доносилась из холла, но это не имело ни малейшего смысла. Луиза прислонилась к двери и прислушалась. Она замерла, потрясенная. Это определенно было радио или кассетник, включенный на полную катушку. Хозяин дома не предупреждал насчет прихода рабочих, но это было уже чересчур. Вторая половина субботнего дня. Если бы Луиза всю неделю находилась на службе, она бы возмутилась подобной бесцеремонностью. Она возмутилась и теперь. Нащупала защелку и рывком отворила дверь. Состроила строгую мину и приготовилась сделать выговор.
Гаррис возлежал на полу под дверью. Рядом с ним находился портативный кассетник. На Гаррисе были солнцезащитные очки. Руки Гаррис удобно подложил под голову. Выглядело это так, будто он принимает солнечную ванну. Повернув голову в сторону Луизы, он одарил ее медленной улыбкой.
— Привет, великолепная! — высказался он.
Луиза онемела, потом оцепенела, как в параличе, и едва не выпустила из пальцев журнал.
На Гаррисе были джинсы. Черные. И черная футболка в обтяжку. Она обрисовывала мощный торс и крепкие бицепсы. Руки до локтей обнажены и покрыты гусиной кожей — в холле было холодней, чем в эскимосском иглу.
— Идиотский педераст! — выкрикнула Луиза. — Какого дьявола вы тут делаете?
— Исполняю для вас серенаду.
Луиза открыла рот и снова его закрыла. Она посмотрит на него вот так, молча, минуту или две, а тем временем сообразит, что предпринять. Он устроился с удобством и явно не собирался вставать, не обращая внимания на гусиную кожу. Он продолжал улыбаться, и, в то время как Луиза только и могла, что любоваться собственным отражением в его очках, он явно разглядывал ее сверху донизу.