Вор с черным языком
Шрифт:
Сказать на это мне было нечего, так что я просто улыбнулся и попробовал пиво, очень даже неплохое. А потом задумался, шутила она насчет слуги или нет.
Тут-то я и увидел ее ожерелье.
Медь и зеленый янтарь, но, если я не ошибся в своих предположениях, в центре его была вырезанная и отполированная до блеска коленная чашечка.
– Я знаю, зачем ты пришла, – сказала ведьма Гальве.
– Да.
– Мы можем поговорить о деле при нем? – Она кивнула на меня.
– Думаю, пока нет.
Я постарался не показать, что задет, но из этого явно ничего не вышло.
– Тогда продолжим вежливую беседу, пока я не решу отослать его. Откуда ты родом, мальчик?
Ее ноги сами собой поменялись местами, и пальцы снова закачались. Это показалось
– Из Плата-Глурриса, – ответил я.
– Я слышала про это место. Между Сверкающей рекой и Косматым морем. Рядом с островом Воронов. У меня была возможность попасть туда, но не сложилось. А эта река действительно сверкает?
– На солнце, как любая река. Но людям ведь нужно чувствовать, что их родина какая-то особенная.
– Да, это правда.
– А ты откуда? – спросил я.
Заслышав шум, мы обернулись. Тот самый тыквоголовый приятель с тележкой, что загнал себя до полусмерти, поднял ее на последнюю ступень и поплелся через зал. Волк смирно лежал у очага, безразлично наблюдая, как тыквоголовый сваливает сломанные, изогнутые в шейке инструменты на пол. Они не звякали, а издавали такой же звук, как упавшее человеческое тело. Потому что это и были человеческие тела. Инструменты исчезли, и я вдруг понял, что их никогда и не было. На кирпичный пол выпал парень с рыжими волосами на руках и ногах. Голова его, к счастью, была прикрыта капюшоном, а на шее все еще висела петля. Плод знаменитой Маэтской виселицы. Ведьмин слуга достал из заплечного мешка небольшую бронзовую пилу, стащил с трупа штаны и, стараясь не морщиться от отвращения, приложил пилу к тому месту, где нога соединялась с бедром.
– Я? – переспросила ведьма. – Я из маленькой горной долины, в месяц высокотрав окруженной цветами, а в жатвень и винокурень – желтыми дубами и кленами. И не просто желтыми, а такими, что можно заплакать от подобной красоты. А когда их листья озаряет солнечный свет, они могут соперничать с лучшими шедеврами художников по стеклу.
Я отвел взгляд от жуткой работы тыквоголового, но вжиканье его пилы все равно пробивалось сквозь разговор.
– У ягнят, что резвятся в долине, самая мягчайшая шерсть в мире, не считая разве что отар самих богов. А козы дают молоко, которое не нужно подслащать медом.
«Вжик-вжик-вжик».
– А когда закат засияет над озером, покрытым лилиями, вода отражает эти краски так точно, что нет такой пары, что не поцеловалась бы и не решила немедленно пожениться, глядя на столь восхитительную гармонию небес и вод.
«Вжик-вжик-бум (ух-ух-ох)».
– А рыба? – продолжила она, пока мои веки все тяжелели и тяжелели.
«Вжик-вжик».
– Только поставь корзину у берега, и форель будет биться за честь первой запрыгнуть туда, а когда ты начнешь чистить рыбу, то увидишь, что у нее нет ни костей, ни внутренностей. Только нежнейшее, вкуснейшее филе, добавь масло или кляр и поджаривай.
«Вжик-вжик-вжик».
– Разве тебе не хотелось бы родиться в таком месте?
Я кивнул, уже погружаясь в глубокий сон.
«Вжик… вжик».
– Дорогая, мне кажется, он очень устал.
«Вжик-бум».
Последнее, что я увидел, засыпая, тоже можно было с легкостью принять за сон. Гвендра На Гэлбрет отделилась от юбки и ног пленительной нимфы, которые так и продолжали без ее помощи менять положение через равные промежутки времени. Словно урримадская горная обезьяна, она подтащила мускулистыми и длинными руками свое безногое тело туда, где девушка разложила отрубленные ноги повешенного. Слуга исчез, только кучка скороспелых тыкв выкатилась из-под его одежды, оставшейся на том месте, где выдохлось заклинание, которое удерживало его в человеческом облике.
– А теперь перейдем к делу, – сказала ведьма.
И я провалился в сон, в котором пил мед прямо из вымени козы и был при этом неимоверно счастлив.
14
Ведьмочка
Очнулся я на разодранной и подпаленной подстилке, набитой
А потом она перестала обращать на меня внимание и принялась биться о дверь, оставляя в месте касания черные дымящиеся пятна. Оса хотела наружу. Я выпустил ее, она вылетела в коридор, но выжидающе остановилась. Меня приглашали.
Вслед за осой я вышел по сужающимся земляным тоннелям к приставной лестнице, под которой находился люк. Оса колотилась в крышку, пока я не приподнял ее. Слабо вспыхнув, насекомое улетело вниз. За люком открывался долгий спуск к темно-серому небу с вкраплениями далеких светлых точек. Я отважился опустить одну ногу, потом другую и повис на вытянутых руках на нижней ступеньке лестницы, вровень с потолком из растущей вниз травы. Перевернутая белка зацокала на меня и забралась на дерево. Послышался смех, а вслед за ним долетел запах вкусной еды.
– Разожми пальцы, робкое дитя! Или ты боишься упасть на солнце? В Северном Холте его не бывает.
Я отпустил руки, но на этот раз был готов к тому, что мир перевернется, и приземлился на ноги. Гальва опять рассмеялась. Я поднял голову и увидел ее верхом на подобии лошади, сплетенном из веток. Голова кобылицы была вырезана из дерева – вроде тех, что украшают носы морских кораблей. Лошадь встала на дыбы, а выкрашенные белым глаза словно бы округлились в смертельной ярости.
Рядом, с поводьями в руках, стояла ведьма в длинной юбке, скрывающей ноги, одолженные у повешенного. Этим ногам предстояло носить ее несколько дней, пока запах не заставит ведьму сменить их на новые. Видимо, она пока не научилась останавливать гниение. Ведьма по-лягушачьи усмехнулась, увидев, как счастлива спантийка. Думаю, это было не просто счастье. Ощущения были так схожи с ездой на настоящей лошади, что приводили Гальву одновременно в трепет и уныние. Я тоже радовался и печалился при виде полузабытой картины, которую мы когда-то считали привычной, – женщина верхом на лошади. Клянусь ушами Фотаннона, эта подделка двигалась точь-в-точь как живая! Я захотел было прикоснуться к ней, но передумал, потому что мое сердце разбилось бы, если бы я ощутил сухой тростник вместо едкого пота лошадиной шкуры.
Ведьма бросила поводья, и лошадь пустилась в галоп. Гальва то привставала на стременах перед прыжком, то пригибалась под низкими ветвями, а сидевшие на них птицы недовольно щебетали. Мне вдруг тоже захотелось оказаться на спине этого создания и мчаться во весь дух. Вот что отняли у нас гоблины – нашу скорость. Прекрасную, благородную, убийственную скорость.
Теперь с такой быстротой можно только плыть по морю или прыгать с высоты, но и то и другое часто заканчивается печально. Я возненавидел гоблинов еще тогда, когда не видел живьем ни одного из них. Возненавидел за то, что они сделали с нами, и чем бы мы им ни ответили, все казалось недостаточным, чтобы отплатить за великую пустоту в наших душах, оставшуюся на месте этого четвероногого чуда. Только когда в рот мне залетела туча мошкары, я осознал, что так и простоял все это время с открытым ртом и простодушной детской улыбкой. Потом вытер язык рукавом, сплюнул и поднял голову как раз в то мгновение, когда Гальва, проскакав мимо, подхватила меня за бедро и забросила на лошадь, позади себя.