Вор
Шрифт:
Она задирает подбородок, и я уже знаю ответ.
О Боже. Она солгала. Если она солгала про ребенка, о чем еще она врала? Я вспоминаю кровь. Кровь по всей простыне. Она сказала, что потеряла ребенка, и я ей поверил. Вероятнее всего, это были просто месячные. Как скоро после этого была зачата Эстелла?
Я хожу по кухне, скрестив руки за спиной. И снова называю ее имя, но теперь это похоже на мольбу.
— Лия, она моя? О, черт, — безвольно опускаю руки. — Она моя?
Я наблюдаю за ней, пока она обдумывает свой ответ.
— Ага.
Весь мир погружается в тишину. Сердце разбивается. Снова собирается. И разбивается.
Печаль разрывает меня пополам. Два года, я не видел её два года. Моя дочь. Моя дочь.
Я выпиваю текилу и даю выход злости, швыряя стакан об пол. Он разбивается, и Лия подпрыгивает. Мне хочется встряхнуть её, кинуть, как этот стакан, и смотреть, как она разлетается на множество осколков, за все, что она сделала. Я направляюсь к лестнице.
— Калеб! — она идет за мной и хватает за руку. Я вырываюсь и поднимаюсь выше, перешагивая сразу через две ступеньки.
Она зовет меня, но я едва её слышу. Поднимаюсь и поворачиваю налево. Она позади меня, умоляет остановиться.
— Калеб, она спит. Ты потревожишь её. Не надо...
Я распахиваю дверь и вхожу в теплый розовый свет. В углу её кровать с пологом на четырех столбиках. Медленно вхожу, и ковер приглушает мои шаги. Я смотрю, как её волосы разметались по подушке, поразительно рыжие и кудрявые. Делаю ещё один шаг и вижу её лицо: надутые губки, пухлые щечки и мой нос. Присаживаюсь на колени перед кроватью, чтобы смотреть на неё, и второй раз в своей жизни плачу. Плачу тихо, тело содрогается от рыданий.
Мольбы Лии утихают. Я не знаю, где она, меня не волнует. Стелла распахивает глаза. Для ребенка, разбуженного посреди ночи незнакомцем, она выглядит на удивление спокойной. Она тихо лежит, ее голубые глаза изучают мое лицо взглядом очень взрослого ребенка.
— Почему ты пачешь?
Звук ее голоса, скрипучий, как у матери, потрясает меня. И слезы текут ещё сильнее.
— Папочка, почему ты пачешь?
Чувствую, словно кто-то опрокинул на меня ведро с ледяной водой. Я наклоняюсь назад, внезапно протрезвев. Рассматриваю ее растрепанные волосы, ее полные щечки и таю перед моей дочерью.
— Откуда ты знаешь, что я твой папочка? — нежно спрашиваю я.
Она хмурится, надувает губы, и показывает пальчиком на тумбочку. Я поворачиваюсь и вижу фотографию, на которой держу её, совсем маленькую, на руках.
Лия рассказывала ей обо мне? Не понимаю. Не знаю, благодарить её за это или отругать. Если она хотела, чтобы я думал, будто эта малышка не моя, тогда почему Эстелле рассказывала совсем другое?
— Стелла, — говорю я осторожно, — можно я тебя обниму? — мне хочется прижать её к себе и рыдать, уткнувшись в её прекрасные рыжие волосы, но не хочу спугнуть мою девочку.
Она улыбается. А отвечая, поднимает плечики и покачивает головой во все стороны.
— Конечно, — она наклоняется вперед,
Прижимаю её к груди, целуя в макушку. Я едва могу дышать. Мне хочется поднять её, отнести в машину и увезти подальше от женщины, которая прятала её от меня. Но я не могу быть как Лия. Я должен поступать так, как лучше для Стеллы. Мне хочется прижимать её к себе всю ночь. Необходимо собрать в кулак всю свою волю, чтобы разомкнуть объятия.
— Стелла, — начинаю я, отстраняясь от нее. — Тебе придется лечь спать, но угадай, что?
Она делает милое, детское личико.
— Что?
— Завтра я приеду, чтобы провести время с тобой.
Она хлопает в ладоши, и во мне снова просыпается желание забрать её и увезти с собой. Но я сдерживаю свой энтузиазм.
— Мы поедем есть мороженое, и покупать игрушки, и кормить уточек, и пинать песок на пляже.
Она прикрывает рот ладошкой.
— Все в один день?
Я киваю.
Потом помогаю ей снова лечь в кроватку, накрываю одеялом, целую в обе щеки и в лобик. И для ровного счета целую её в подбородок. Она хихикает, а я приподнимаю одеяло и целую пальчики на ногах. Она визжит, и мне приходится прижать кончиками пальцев уголки глаз, чтобы остановить слезы.
— Спокойной ночи, милая малышка.
Я аккуратно закрываю дверь. Но не успеваю пройти и пяти шагов, как замечаю Лию, сидящую, прижавшись к стене. Она не смотрит на меня.
— Я приеду рано утром, чтобы забрать её, — говорю ей, пока иду к лестнице. Мне хочется скорее выбраться из дома, прежде чем я задушу её.
— У неё занятия, — возражает Лия, поднимаясь на ноги. Я возвращаюсь назад, и мое лицо находится в дюйме от неё. Я тяжело дышу, грудь вздымается. Она сжимает челюсть. В этот момент я так сильно ее ненавижу, что ничего не вижу перед собой. Мои слова грубы и полны боли.
— У неё есть отец.
И тогда я слышу звук сирен.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Прошлое
— Эй, красавчик, что ты здесь делаешь?
Я снял солнечные очки и улыбнулся.
— Кэмми…
Она ухмыльнулась и встала на цыпочки, чтобы обнять меня. Я скользнул взглядом мимо неё, изучая толпу у входа в торговый центр.
— Она…?
Кэмми покачала головой.
— Не здесь.
Я расслабился. У меня не было уверенности в том, что я бы спокойно отреагировал на встречу с ней. Не видеть и, по возможности, не думать о ней — именно то, что мне было необходимо на тот момент.
— Так что ты здесь делаешь? Разве ты не должен сидеть дома со своей беременной женой-ведьмой?
Мы с ней пошли в ногу, и я широко улыбнулся.
— Вообще-то я пришел сюда за сухим крендельком. Ей очень его захотелось.
— Боже, это ужас какой-то — один из самых крутых парней в колледже стал мальчиком на побегушках у такой сучки.
Я рассмеялся. Кэмми всегда умела хорошо пошутить. Я придержал для неё дверь, и струя воздуха из кондиционера ударила мне в лицо.
— А что ты здесь делаешь?