Ворчливая моя совесть
Шрифт:
— Собачек, отец, как зовут?
— Моих? — сделал хороший глоток сторож. — Тузик, Бобка и Дик. Нет, не было нынче симпомпончиков. Двое около часу дня на черной «Волге» приезжали. Я сразу догадался — шоферит он на этой «Волге», начальство возит, молод еще, чтобы свою такую иметь. Секретаршу в обеденный перерыв катал, не иначе. Походили, позажимались чуток. Закусывать не располагались…
«Розовое крепкое» здорово согревало.
— А как бы ты посоветовал? — спросил в развитие своих размышлений шофер. — Может, наплевать на нее, — кивнул он на машину, — и к вам, а? Все-таки у вас там… Рыбка, шкурки,
— Нет… Знаешь, не нужно, — подтирая корочкой банку, произнес Фомичев, — не стоит тебе туда…
— Из-за Сережки?
Фомичев засмеялся.
— Слыхал, отец? — обратился он за подмогой к сторожу. — Товарищ считает, что в Заполярье люди без детей обходятся!
Фомичев рассмеялся. Сторож тоже. Поддержал, помнил, чье вино пьет.
— Без детей, — поучительно сказал сторож, — никак нельзя. Где есть мужчины и женщины, хочешь не хочешь — дети.
— А ты, отец, бывал у нас в Заполярье?
Сторож подставил под горлышко бутылки пустой стакан, долго не отводил его, сказал «хватит-хватит!», когда уже через край полилось. Отпил чуть, чтобы и капли больше не пролилось.
— Сторож, парень, это такая должность… Любого из нас возьми — все прошел, везде побыл. Только тогда в сторожа и оформляются…
Собаки вдруг все разом вскочили, зарычали было, но тут же замахали хвостами. Новая собачка появилась. Приблизиться робела, стояла в кустах, ушки топориком.
— Дама, — объяснил сторож благодушие своих собак, — кралечка.
— Так ведь это же та самая! — удивленно вскочил на ноги Фомичев. — Под обрывом… Иди! Иди сюда!..
Забыв про страх, собачка подлетела, радостно визжа, принялась прыгать ему на грудь, пыталась лизнуть в лицо.
— Нашла, — растроганно гладил ее Фомичев, — вот это по-нашему! Раз договаривались… Не то что некоторые…
Успокоившись немного, новенькая в обществе трех кавалеров отправилась осматривать окрестности.
Уже и чайка исчезла куда-то, угомонилась. Может, других чаек нашла, прибилась к ним, а может, и сама она навек исчезла, проглоченная пространством белесой белой ночи, и осталось Андреевское озеро без ее прощального вскрика. Водитель поднялся.
— Сережка, поехали! Эх, жалко мотор порожняком гнать.
— Как порожняком? — удивился Фомичев. — Заплачено же…
— Что же мне, пустому с включенным счетчиком ехать? — удивился и шофер. Засмеялся. — Ну и клоуны вы там, в Заполярье. Слыхал, дед? Чтоб с включенным счетчиком! Сережка, кому говорят!
Отец с сыном забрались в такси. Заработал двигатель. Дверца открылась.
— Эй, туз! — позвал шофер. — Учти, отсюда не выберешься. Может, с нами? А то порожняком неохота.
Сторож смотрел в стакан.
— Стакан, отец, на сучок повесишь, вот сюда, он здешний, общественный.
Фомичев огляделся. Не хотелось уезжать. А где же собака? Впрочем, пусть остается, столько кавалеров. Может, это ее судьба.
Старик что-то бормотал.
— Сторож, парень, профессия задумчивая. Ходишь да думаешь, ходишь да думаешь… Все знаю, везде побыл, всего хлебнул — вот и в сторожа вышел.
…Сережа спал.
— Проваландался я тут с тобой, — хмуро произнес шофер, сутулясь над рулем, — плана не сделаю. — Помолчал, оглянулся на сына. — Зато Сережка воздухом надышался, — констатировал он с удовлетворением,
— На вокзал. Но сперва к музею, на обрыв. Знаешь?
Подкатили в самую притирочку. Плескался Вечный огонь возле стены музея. А там, внизу, под обрывом… Что это? Ни сарайчиков, ни избушек. Ровно, как утюгом прошлись. Одни доски да бревнышки. Труха, мусор… И кимарит, забылся среди мелких деревянных развалин добродушным сном желтый утюг — экскаватор. Скоро, скоро… Вот-вот поднимутся здесь каменные кварталы, асфальтовой пленкой зальют огороды, прошлое зальют, само воспоминание о хибарах похоронят под смолистыми плоскостями асфальта. Пройдет дождь, отразится в прошлом настоящее, белые рафинадины дворцов, квадратные огни, огни, огни… Там, где уснул когда-то на бревне усталый Фомичев, где лизнула его руку собака и где ссорились из-за него, спящего, две девушки, черноволосая и светловолосая, а парни, делая вид, что не ревнуют, механически передвигали шахматные фигуры, щипали струны звонкого фанерного инструмента…
…Приехали на вокзал. Фомичев — не без умысла — долго искал деньги, долго отсчитывал… Вдруг откажется шофер. Заплачено ведь… Нет, промолчал. Терпеливо, сумрачно ждал, постукивая пальцами по баранке. Сережка спал.
— Да отвези ты его домой!
— Счас… Пассажира попутного подберу.
— Хочешь, я за Сережку заплачу, только отвези?
— Слушай!.. Пошел ты!.. — взорвался наконец шофер. — Думаешь, я победней тебя? Тоже мне туз! Бычок в томате! Я… Я… У меня… А ну, отвали, а то монтировку сейчас достану!..
Ночь в поезде. Неумолчный звон комаров. Один из соседей по купе разложил на столике рубашку, пиджак, брюки. Фомичев посоветовал ему и ботинки поставить сверху. Бессонная ночь… Фомичев давно на поезде не катался. Да и для всех прочих пассажиров передвижение по железной дороге до Тобольска было все еще в диковину. Не так давно ведь дорогу провели. Вот и не знали еще твердо, куда девать брюки на ночь. Соседи по купе… Первый — черные локоны до плеч, бородища, горящий взгляд Че Гевары. (Распространенный сейчас тип в Сибири.) Другой — паренек ничем особенно не примечательный. Вот только руки по-настоящему рабочие, мозолистые, хоть восемнадцать-девятнадцать лет от роду всего. Третий — тот самый, который не знал, куда девать брюки. Больше о нем пока сказать нечего было. Все трое молчуны. Вернее, все четверо, поскольку и у Фомичева не было желания разговоры разговаривать. Зато по соседству, в следующем купе, беседа не затихала. Там все четверо говорунами оказались. Даже пятеро, потому что кроме четырех явно взрослых голосов время от времени раздавался один детский.
— А попробуйте сейчас носки где-нибудь достать! — жаловался обществу голос тонкий и нудный. — Нет носков! А почему? А потому, что героическая молодежь носков не стирает, а тем более не штопает!
— Правильно! — посмеивался голос молодой и дерзкий. — Поносил и выбросил! Не ставить же их в угол, как в том анекдоте!
— Сказывается оторванность от семей, — сказал кто-то сухим менторским голосом, — неорганизованность быта при сравнительно высоких заработках.
— Дядя, а что это за анекдот? — спросил детский голос. — Расскажите! Я очень…