Воришка Мартин
Шрифт:
— Даже не думай!
Чайка на скале встрепенулась и застыла неподвижно.
5
На этот раз провалиться во тьму не удалось — он вновь заполнял каждый уголок своего тела. Затуманенное сознание отмечало, как возвращаются силы; холод и боль не просто чувствовались, но и вызывали раздражение. Апокалиптические видения и голоса прошлой ночи сменились жалобами истерзанной плоти. Игла, засевшая в глазу, притупилась и больше не позволяла сосредоточиться на себе одной, отринув все остальные ощущения. Он беспрерывно потирал одной ногой о другую и прижимался боком к каменной плите,
Между нынешней ночью и предыдущей было еще одно отличие. Пламя утихло, но костер все еще тлел, а время и прибывающие силы позволяли это заметить. Оцепенение сменилось постоянным напряжением, словно тело безжалостно растягивали. Скала, на которой оно лежало, также доставляла неприятности. То, что прежде, в состоянии предельного изнеможения, казалось гладкой поверхностью, имело множество неровностей. Неровности становились острыми выступами; неудобство переходило сначала в тупую, а затем в острую боль, которая, в свою очередь, оборачивалась новыми языками пламени — их терпеть было уже нельзя. Боль удавалось превратить в неудобство, чуть приподняв бедро; затем он снова ложился и ждал в темноте, пока все повторится — неудобство, ноющая боль, что сменялась болью мучительной, и наконец, жар пламени.
Теперь, когда окно во внешний мир погасло, промежутки между приступами боли стали заполняться голосами и навязчивыми образами. Смутно мерещилось солнце, проплывающее по ту сторону огненных недр земли… Впрочем, оба источника тепла были слишком далеко, чтобы согреть тело. Он видел красный ил, задерживающий пресную воду, две горсти красных леденцов, пустой горизонт.
— Я буду жить!
Солнце там, внизу, ползло как улитка. Земля вращается вокруг него — или вокруг своей оси? Сколько же бесконечных месяцев придется терпеть, прежде чем яркие весенние лучи согреют тело? Он следил за долгим движением далекого светила, потеряв ощущение реальности. Солнце виделось под разными углами, сквозь окна проходящих поездов или над сельским горизонтом. Пылающий в небе огонь мешался в сознании с другими огнями — на полях, в садах, за решеткой камина. Последний оказался самым настойчивым. Камин находился в комнате, хорошо знакомой. Время и слова что-то значили, это было почему-то важно.
В кресле напротив сидела долговязая тощая фигура, глаза из-под черных кудрей глядели вверх, словно изучая справочник, раскрытый на потолке.
— Для таких, как мы, небеса — ничто. Чистое отрицание. Безвидны и пусты. Понимаешь? Словно черная молния разрушает все, что зовется жизнью.
— Нет, не понимаю, — самодовольно рассмеялся он, — да и какая разница, но на твою лекцию я приду. Нат, дорогой, ты не представляешь, как я рад тебя видеть!
Собеседник осторожно взглянул на него.
— Я тоже. То есть тоже рад тебя видеть.
— Что-то мы с тобой расчувствовались. Как-то это не по-английски.
Еще один внимательный взгляд.
— Думаю, лекция будет кстати. Я вижу, ты несчастлив?
— Так или иначе, небеса меня не интересуют. Плеснуть тебе чего-нибудь?
— Нет, спасибо.
Натаниэль поднялся из кресла, неуклюже взмахнул руками и задумчиво уставился в никуда. Обведя взглядом комнату, он подошел к стене, оперся костлявым задом о книжную полку и вытянул свои непомерные ходули, широко расставив их на полу. Наконец он обрел относительную устойчивость и поднял глаза на справочник.
— Это можно назвать беседой о том, как умирать.
— Ты умрешь намного раньше меня. Вечер холодный, а как ты одет?
Натаниэль бросил взгляд в смеющееся окошечко, потом на себя.
— Правда? Да, наверное.
— А я собираюсь прожить чертовски долгую жизнь и получить от нее что хочу.
— Что именно?
— Много чего.
— Но ты несчастлив…
— Да что ты пристал? Кто бы говорил!
— Между нами существует какая-то связь. Что-то должно случиться, что-то нам обоим предначертано. Тебе дано выдержать многое…
— Ради чего?
— Чтобы попасть на небеса.
— В ничто?
— Научиться умирать.
— Нет уж, спасибо. Не будь ребенком, Нат.
— Ты сможешь, я…
Лицо Ната вдруг изменилось: щеки болезненно вспыхнули, глаза широко раскрылись и надвинулись.
— Я… у меня предчувствие. Пожалуйста, не смейся. Такое ощущение… что я знаю. — Нат перевел дыхание. Длинные ноги шаркнули по полу. — Я знаю, как важно именно тебе узнать про небеса… понять, что это значит. Пройдет несколько лет…
В комнате воцарилась тишина. Двойная — звон колоколов за окном внезапно стих, словно все звуки прекратились одновременно с голосом. Горящая сигарета злобным жалом вонзилась в руку, боль стрельнула в руку, вспыхнула внутри костяной сферы. Вскрикнув, он отшвырнул окурок и растянулся на полу, шаря под креслом и отдавливая бока о твердую поверхность. Недосказанные слова звенели в ушах, сердце колотилось от внезапного ужаса понимания.
— …и ты умрешь.
— Придурок! — в страхе и ярости выкрикнул он. — Чертов кретин!
Слова эхом отозвались в расщелине, голова дернулась, помятая щека оторвалась от клеенчатого рукава. Уже совсем рассвело — вокруг солнечный свет и гомон чаек.
— Хрен вам, не дождетесь!
Он поспешно выкарабкался из щели и поднялся во весь рост. Море и небо были темно-синими, солнце стояло высоко, и его отражение в воде уже не слепило. Ощутив на лице горячие лучи, он потер заросшие щетиной щеки, быстрым взглядом окинул горизонт и спустился в соседнюю впадину. Стыдливо оглянувшись, занялся застежками брюк и вдруг, впервые с тех пор как очутился на скале, разразился хохотом, ломая застывшую маску лица. Затем поднялся к каменному гному на вершине и стал мочиться, направляя струю в море, словно из шланга.
«Уважаемых посетителей просят оправиться перед уходом».
Повозился с пуговицами плаща, с яростью сдернул его. Потянул за тесемки под бушлатом, развязал спасательный пояс, сбросил с себя то и другое. Свалил в кучу тяжелую намокшую одежду и постоял, рассматривая полоски золотого шитья на рукавах, блестящие пуговицы, черную ворсистую ткань кителя и брюк. Затем скинул остальное — китель, шерстяной свитер, рубашку, длинные гетры, нижнее белье — и осмотрел свое тело.
Ноги настолько разбухли от воды, что их было трудно узнать. Разбитый большой палец почернел от ушиба и засохшей крови. Колени сплошь в синяках и ссадинах, с содранной кожей. На правом бедре зловеще синело пятно, словно кто-то приложил к нему руку, испачканную краской. Правый локоть распух и онемел, вокруг виднелось еще несколько синяков. Все тело покрылось пятнами кровоподтеков. Он ощупал щетину на лице. Правый глаз заплыл, щека была горячей и твердой.