Воробьиная ночь
Шрифт:
— 26678…
Эх, Слава. Ответил бы. И единичку убавил бы, и поболтали бы мы минутку о твоем дне рождения или о том, как оттрепать штурману уши…
— Не отвечает. Уфа-контроль, а что с бортом?
— Он идет в южном направлении следом за вами, на вызовы не отвечает.
— Что-о?!
— Конец связи. До выхода.
— До выхода, — медленно произносит он, и в его голосе слышится недоуменная растерянность. — До выхода, — повторяет он машинально.
— Вы вышли на линию пути? — спрашивает командира Аслан.
— Не знаю.
— То есть, как не знаете?
— Настройка и управление компасами, локатором, пеленгатором расположены на приборной доске штурмана, — скучно сообщает командир. — Я со своего места настроить их не могу, а без этого определить, где мы находимся, невозможно. Развяжите второго пилота и разрешите ему занять место штурмана.
Аслан думает. Потом говорит:
— Нет. Сходите и настройте сами.
Командира так и подмывает спросить: настолько трусите?
Но он сдерживается. Отстегивает ремни, медленно поднимается, медленно поворачивается, медленно идет к штурманскому столику. Он обводит пристальным взглядом фюзеляж. У борта на сиденьях рядком, как на посиделках, расположились усатый, бортмеханик, второй пилот, Идрис.
Командир чуть мешкает, внимательно присматриваясь. Второй пилот, заметив Останина, быстро ведет подбородком к правому плечу и чуть скашивает глаза, показывая вниз, за спину.
Потом распрямляется и смотрит на командира вопросительно.
Останин поворачивается, откидывает штурманский столик.
Сиденье штурмана в крови. Останин вытаскивает из кармана носовой платок и осторожно вытирает его. Потом переворачивает испачканную тряпицу, складывает в несколько слоев и трет более тщательно. Испачканный платок кладет на блистерное стекло и занимает место штурмана.
Он перестраивает первый компас на Уфу, второй — на Самару. Устанавливает канал Самары на станции ближнего наведения, локатор переключает на дальность 250 километров.
Сняв показания приборов, он переносит их на карту и ставит точку места самолета. Снова пристально поглядев на второго пилота, который и при его возвращении проделывает те же малопонятные манипуляции, командир поднимается в свое кресло.
— Где? — склоняется к нему Аслан.
Командир указывает отмеченную точку.
— Сто пятьдесят километров восточнее Самары. Двадцать километров восточнее линии пути.
Тот смотрит на карту.
— Покажите по локатору.
Останин показывает.
— Ладно, — говорит Аслан и откидывается в кресле. Потом возвращается к тому, что не дает ему покоя: — Командир, вы ведь должны знать, что Чечня никогда добровольно не присоединялась к России. Когда-то нас завоевали большой кровью.
— Я слышал о Шамиле, — сдержанно говорит тот.
— И отпускать без крови не желают.
— Что вам даст независимость, если с севера — Россия, а с юга — Грузия?
— Мы хотим жить своей головой, а не по чужой указке, как бы хороша она ни была, — почти слово в слово повторяет он уже давно пройденное Останиным. — Но она и плоха. Вы не согласны?
— Почему же. Хуже некуда, хоть и говорят, что не бывает так плохо, чтоб не могло стать еще хуже.
— Вам повезло — у вас все обошлось без бойни.
— Да уж. Позавидовал слепой глухому. — Не хочется ему решать мировые проблемы, и все тут. — Вышли на вашу линию.
Он доворачивает самолет на курс 205 градусов. Конечно, надо бы учесть и ветер… да черта ли ему! Точность нужна, когда самолет идет по нормально запланированному маршруту в нормальных условиях. Они же несутся, как шизанутые подвыпившие фендрики, без руля и ветрил, неизвестно куда. Эх, хочу, так получу! Не бывает так. За каким-нибудь углом обязательно да нарисуется полковник.
— Не понял.
— И не надо. Вам приходилось убивать?
Аслан с минуту молчит.
— Приходилось, — неохотно говорит наконец. Он колеблется. — Когда аул Джафара был уничтожен ракетным огнем, мы заметили номер вертолета. Потом его захватили.
— Кто такой Джафар?
Аслан указывает большим пальцем поднятой левой руки за плечо, в сторону фюзеляжа.
— С усиками. Мой друг. Отец, мать, две сестры, жена, трое ребятишек — все погибли.
— Он стрелял в штурмана?
— Я.
Не мог ты этого сделать. Слишком мало было времени. В кабину ты ворвался первым. Что ж, благородно.
Как они пронесли оружие на самолет? Или — оно уже здесь находилось, припрятанное в ящиках?
Много вопросов, на которые его обязательный собеседник ответить явно не пожелает. Ладно, не будем их и задавать. Тем более что к стоящей перед тобой задаче они никакого отношения не имеют.
— Неважно кто…
— Неважно. Идрис его младший брат. Только они двое и остались…
— Вы уверены, что второй пилот и бортмеханик в безопасности?
— Уверен. Кровная месть — не всеобщее уничтожение. К тому же у вас ее значение сильно преувеличивают. Наша цель — свобода. Это выше мести.
Да будь вы все неладны! Все поют одну и ту же песню испокон веков. Сколько можно верить сказочкам?! Свобода! Да что такое свобода? Свобода — лгать, воровать, грабить, мучить, унижать и убивать. Не было и нет свободы просто мирно жить. И не будет. Пряников на всех никогда не хватает.
Вот она, ваша свобода, — лежит на полу за кабинной переборкой.
Но если я не последний осел, то второй пилот давал мне понять, что связанные руки у него свободны. С его способностями это возможно. Неужто отец с мамой такому пустяку его не обучили? И вот эта-то свобода — нечто ощутимое и реальное. Если так, то наши шансы повышаются. Но что это ему дает?
Пока — ничего. Против пули даже свободные руки слабоваты.
Не профукай только все так же бездарно, как один раз уже сделал.