Ворон на дереве
Шрифт:
Это, вероятно, самое большое мое злодейство в жизни. Если перед кем-то по-настоящему испытываю муки раскаяния, то только перед моей женой. Вероятно, вскоре я встречусь с ней на том свете, как, впрочем, и со многими загубленными мною жертвами, и мне стыдно будет посмотреть ей в глаза. Не знаю, вымолю ли я у нее прощение. А может быть, сейчас своей смертью я искуплю свою вину. Это только христианская мораль осуждает самоубийство, но я искренне считаю, что только самоубийство является искуплением вины. И такой уход из жизни намного гуманнее и достойнее человека, чем тот, который ему готовят за его грехи и преступления другие, подобные ему собратья, разрывая его на части, как это делают волки, окружив кабана.
Но вернемся к нашей подруге.
Я перевез ее из рабочего поселка и поселил в квартире, где она дожила до последнего своего смертного часа. Она находилась у меня, можно сказать, совсем под боком. Стоило моей жене куда-либо отлучиться, я тут же появлялся у нее и проводил с ней самые лучшие часы жизни. В это время я был по-настоящему счастлив, я не желал ничего лучшего. Но, кажется, я совершил ошибку, поселив ее так близко от себя. Сейчас я понимаю, как ей было тяжело видеть меня каждый день из своего окна в обществе моей жены. Возможно, она тоже искренне полюбила меня.
Вначале у нас все шло хорошо, но потом она восстала. Не то, чтобы она мне что высказала, но как-то дала понять, что такая жизнь не может ее удовлетворять полностью. Да и жизнь у нее в то время была не очень веселой. Большую часть суток она сидела как бы взаперти, ожидая встречи со мной. На людях мы не могли вместе показываться нигде. Мое положение прокурора города всегда делало нас тайны¬ми любовниками, пытающимися скрывать свои чувства от чужих глаз. Тогда я не очень щадил ее самолюбие, считая, в силу своего эгоизма, что много сделал для нее. И поэтому не придал особого значения ее настроению, отмахнувшись от него, как от случайного каприза. Даже какое-то время смотрел на нее, как на свою рабыню, жестоко обращаясь с ней.
И вот настал день, когда она решительно воспротивилась мне, как будто хотела за что-то отомстить. Она призналась, что изменила мне. Этою я от нее не ожидал. Я совсем не тянул ее за язык говорить мне о своей измене. Она сама сказала, что это произошло с тем-то тогда-то и там-то. Я испытал нечто, подобное шоку, в то время, как она рассказывала мне о своем адюльтере во всех подробностях. Я словно обезумел и хотел ее тут же изнасиловать, но она отдалась мне с охотою. И тогда я первый раз применил к ней извращения, больше похожие на пытки. Зачем я это сделал, до сих пор не могу объяснить себе, но я не мог представить, что она, которую я взял такой чистой и девственной, вдруг в какой-то момент не принадлежала мне, а могла так же, как со мной, заниматься любовью с кем-то еще.
В тот вечер я проделывал с ней то, на что могла согласиться разве что последняя проститутка. Она вытерпела все, ни словом не попрекнула меня, не сопротивлялась, а у меня временами щемило сердце от боли. После этого вечера в моей душе появилось к ней какое-то новое чувство. Человек, вероятно, не должен преступать определенных порогов. Когда близко приближаешься к омуту этого черного царства, которое дремлет в глубине нашего сознания и содержит чувственную сатанинскую основу, то потом бывает трудно сделать шаг назад. Так же и в моем случае. После того раза мне опять захотелось повторить с ней пережитую вакханалию. Но я не смел этого сделать. И тогда она сама призналась мне, что-то же самое проделала она с тем парнем по своей инициативе. Вот тогда я словно потерял разум.
Как-то из центра приехали ко мне два моих бывших сослуживца, получивших довольно высокие чины, или, как у нас говорят, вышедших в люди. Мы решили вместе отметить встречу холостяцкой пирушкой на одной даче за городом. И тогда я взял ее с собой. У меня зрело еще только смутное желание проверить, говорит ли она правду о своем якобы сердечном друге или разыгрывает меня, чтобы подтолкнуть к какому-нибудь решению. Я совсем не хотел ее испытывать, а только решил посмотреть, как она будет вести себя с моими товарищами.
И вот в самый разгар веселья, когда еще ничего не произошло, я только наклонился к ней и шепнул два слова на ухо. Она посмотрела на меня удивленно широко раскрытыми глазами и спросила: «Ты этого хочешь?» Я кивнул головой, полагая, что в данную минуту подвергаю ее самому тяжелому испытанию. Она, не говоря ни слова, вдруг тут же стала раздеваться. Я уже с удивлением смотрел на нее и гадал, до какого предела у нее хватит храбрости. А она разделась донага, затем спросила: «Ну, кто первый?» Мои обалдевшие товарищи следили за ее стриптизом, разинув рты, но как только она произнесла эти слова, оба накинулись на нее, как волки на свою жертву. Я, конечно же, попытался остановить это безумие, но мой самый лучший друг вдруг ударил меня кулаком в солнечное сплетение, и пока я корчился от боли, он оказался уже на ней. Она совсем даже не сопротивлялась. Она отдавалась ему, глядя на меня. Можешь себе представить, что я пережил в эти минуты.
Но странное дело, когда я смотрел ей в глаза, то у меня возникало такое чувство, как будто я приблизился к краю той самой пропасти, за которым зияла бездна темного, скрытого от нас чувственного мира, глубину которого мы, вероятно, никогда не познаем. И я сорвался в эту пропасть, как и они, принял участие в этой вакханалии.
После этого случая со мной произошла потрясающая метаморфоза: я, вместо того, чтобы ее возненавидеть, не только полюбил ее пуще прежнего, но просто обезумел от нее. Я и минуты не мог прожить, не ощущая ее рядом. И вот тогда я решил все в своей жизни изменить. Я не мог развестись с женой в силу своего общественного положения. Я и не пытался этого сделать, я просто ее отравил.
Когда я ей в этом признался, то увидел в ее глазах самый настоящий ужас. Она меня спросила: «Зачем ты это сделал?» О, если бы я сам знал, зачем отправил жену на тот свет. Мы сходим с ума от любви, потому что она составляет смысл нашей жизни, ничто другое не имеет смысла. И я это понял тогда. Но уже в то время я любил ее как-то болезненно. После того случая я словно бы был подвержен дуализму: с одной стороны, я хотел обладать ею безраздельно, ради этого я и совершил преступление, избавившись от супруги, но с другой, мне все время хотелось ее с кем-то разделить, но не так, как бы узнавая от нее о ее любовниках, а чтобы это происходило у меня на глазах, в моем присутствии, и чтобы я заглядывал ей в глаза, где, как я подозревал, скрывалась та самая непознанная мной бездна темного чувственного мира. Но я этого больше никогда не делал.
И вот после смерти моей жены что-то произошло с ней. Она как будто в чем-то изменилась. Раньше такая кроткая и послушная, исполнявшая покорно все, что я ей приказывал, она вдруг стала проявлять некоторую независимость, свободу и даже иногда строптивость. Мне это ужасно не нравилось, но я был бессилен что-либо изменить. Впервые я почувствовал, что материал так может сопротивляться мне. Вдруг ни с того ни с сего мы начинали ссориться с ней, чего раньше никогда не было. Она надолго исчезала, а когда появлялась, не спешила меня увидеть. Меня это раздражало, но я ничего не мог поделать с собой, шел к ней и унижался, становясь инициатором примирения. Еще раз она меня оскорбила, отказавшись выйти за меня замуж. И я понял, что, если так будет продолжаться, она совсем перестанет меня уважать. Поэтому, набравшись терпения, я решил ее проучить. Я перестал с ней встречаться и разговаривать. Я ей показал всем своим поведением, что как бы вычеркнул ее из жизни. И мой разрыв с ней продолжался почти два года. Не то, чтобы я не замечал ее совсем, а так издали следил за ее жизнью, тем более, как ты знаешь, что живет она напротив наших окон.