Ворон. Тень Заратустры
Шрифт:
– Вот-вот. К тому и веду. Здесь – возможная встреча с носителем Силы. В дороге. В довольно долгой и дальней. Там, где заходит Орион. Вот видите. – Он ткнул корявым пальцем в пересечение планетарных орбит на таблице. – Она уже случилась. И связана с морем, – с нескромной уверенностью заявил еврей, метнув быстрый взгляд на Александра. Радзивил не оставил этот факт без внимания.
– Вы думаете, что наши судьбы как-то связаны?
– Вот поглядите. Видите, здесь случилось то, что случилось. Рождение сверхновой звезды в вашем созвездии, где ее никто и не ждал. Семидесятый год. Замечена была Ауверсом. Я ничего не придумал. Носителем бури и войн называют созвездие на востоке. С ним связано время больших перемен, господин князь. Они грядут не только в вашей достопочтенной жизни, поверьте. – Слезящиеся глаза старика подернулись вселенской тоской.
– Но как это относится ко мне и моему товарищу? – Князь уставился на Александра. И неожиданно все понял. – Вас крестили в тот самый момент?
– Да. – Гифт склонился над таблицами.
– Вы обладаете большой силой, молодой человек. А это ко многому обязывает. – Шломо пытался заглянуть в глаза Гифта. – Вы ведь это уже почувствовали. Вам дурно от азартных игр, вам не нужна выпивка. Вы не болеете, а напротив, легко снимаете боль у других.
Александр склонил голову.
– Я прав, но вы сомневаетесь. Тогда вот что я вам скажу. Ваша судьба благодатна, но начинается с жертвенного камня, не так ли? – Александр вздрогнул.
– Обратите внимание на это незначительное пространство, всего в какие-нибудь четыре градуса шириной. Здесь и вспыхнула Тау Скорпиона. А вот – Змееносец и Жертвенник. Последний храним до и после потопа. – Он помолчал, уткнулся в таблицу и, суетливо считывая, заговорил на малопонятном языке: – Вестник богов, сам Меркурий. Луна в этом доме. Сила Плутона. Не принята жертва Большого Тельца… Вас нашли в самом начале месяца мая. Рядом должен был быть посланник. – Шломо уперся взглядом в Александра: – Змея?
– Довольно. – Лицо шотландца словно осунулось, помрачнело. – Я верю.
Князь оторопело глядел на каббалиста, не в силах повернуться к юноше. То, что он услышал о его судьбе, показалось князю диким мракобесием, будто на него пахнуло дымом костров человеческих жертвоприношений.
– В этом юноше нет еще знаний, – сказал каббалист Радзивилу. – Но от вас в какой-то мере зависит: дать их ему или нет. Хранители знаний считают: железо можно превращать в золото, когда солнце находится в знаке Скорпиона. Ваш род, возможно, исполнит предназначенье, так же как и потомки этого мальчика. – Покрасневшие глаза каббалиста слезились, будто старик не спал ночь. – Рожденье сверхновой звезды говорит нам о многом. Грядут времена перемен. Большие кочевья затронут все племена и народы. Изгоями будут не только евреи…
Он не повышал голоса, говорил с той же скрипучестью, но слова звучали столь проникновенно, что обоим присутствующим в тщедушном старике привиделся облик библейского пророка. Его грустная скорбь коснулась Эдмонда, и в сердце проникла глубокая печаль.
– Похоже, вы видите то, что ни мне, ни моему товарищу не дано.
– Пока не дано, молодой человек. – Шломо потряс крючковатым пальцем, словно призывал небо в свидетели. – Всему свое время. Но охранить вас от лютых напастей поможет вот это.
Старик склонился над резным сундучком. Шкатулка открылась с тугим скрипом, словно петли от старости покрылись густой ржавчиной. Он вынул оттуда два ювелирных предмета из серебра, с одинаковыми прозрачно-лиловыми глазками. Перстень он отдал в руки Радзивила, а серьгу передал юноше.
– Носите! И да хранит вас Бог!
Жаркое солнце Египта раскалило мостовые, воздух над крышами плавился. Щурясь от яркого уличного света, они еще долго переминались с ноги на ногу, не в силах разглядеть свои талисманы. Лица спутников выглядели недоуменными, они не услышали, как за их спинами брякнул тяжелый засов. В темной лавке колыхнулась тяжелая бархатная занавеска, из ниши вышел высокий дородный мужчина, одетый по последней европейской моде.
Барон де Менассе все слышал.
– Теперь нельзя потерять их из виду, уважаемый Шломо.
Старик грустно покачал головой:
– Третий мужчина колена – немалое время, господин барон.
– Ах, Шломо! Нам ли учиться ждать…
Тень Заратустры
(1944–1955)
(1)
Влажное белесое марево дышало, змеилось под ногами, проникая в красноватую песчаную почву. Оно выползало из дрыгвы в глубине лесной чащи, обволакивало все, что встречалось на его пути, клубилось над трактом, сбиваясь на обочинах в густое туманное месиво.
Антон знал и чувствовал дорогу. Он вел под уздцы лошадь, гнедого мерина Серко, флегматично тащившего телегу с десятью пудами хлеба для раненых, ждущих их в больнице Несвижа. На телеге среди мешков расположились Лисек, Тадеуш и Авка. Лисек напряженно сжимал автомат и то и дело оглядывался по сторонам. Поводья были в руках Тадеуша. Ссутулившись, он покачивался на передке грязной телеги и глядел прямо перед собой, словно двигался по узкому прямому коридору. А впереди иноходью бежал доберман Барт. Останавливался, подняв лапу в стойке, принюхивался и снова продвигался вперед короткими перебежками.
Антон так и не смог найти веской причины, чтобы провести отряд другим, пусть более длинным, но зато и более безопасным путем. Все-таки командир у них – Лисек, и за ним последнее слово. Хутор они уже миновали, нигде никакой засады. «Все спокойно», – отрезал Лисек и решил не обходить город со стороны Слуцкой Брамы. Долго и хлопотно, тем более с груженой телегой. А вот Антон на хуторе почуял неладное. Смутное чувство, как далекий журавлиный клекот. Словами разве выразишь? Ну, недобрый глаз у тетки, что с того? Деревья молчат, даже песка под ногами не слышно – хорошенькое объяснение. Обоз тронулся, и тревога с каждым шагом нарастала. В груди давит от неведомой боли, будто зовет кто-то, будто смертная душа прощается. Комсомолец Антон и не признался бы, что дорогой раз десять материну молитву читал: «Охрани нас, Господи, силою честнаго и животворящего креста Твоего и избави нас от всяких зол и бед».
Собрать хлеб для раненых было трудно. Не только в городе голодно; даже у многих хуторян на посев едва наберется. Коренному несвижанину договориться с деревенскими проще, чем бывшим военнопленным, которых и в лицо-то мало кто знает. Поэтому и послали с обозом пятнадцатилетнего пацана, сына польского улана Адама Скавронского, и мальчишку-еврея Авку Лещинского. И договориться помогут, и путь верный укажут. Может, потому Лисек и взъелся, что посчитал: начальник больницы больше рассчитывает на не нюхавших порох подростков, чем на него, участвующего в войне с самого первого дня, многократно доказавшего и доблесть, и надежность свою.